Владислав Кетат: Московская ведьма

Марина никак не отреагировала на сей, как ей показалось, сомнительный комплемент. Ей очень хотелось узнать, что же с ней будет дальше.

– И что же теперь со мной будет? – спросила она.

– С вами? – переспросил Велиор. – С вами всё будет прекрасно. В доказательство я оставлю вам портрет, а себе оставлю копию, которую так любезно выполнил ваш… э-э-э… избранник.

Марина молчала, она просто не знала, что ей на это ответить. Велиор её молчание понял по-своему.

– Не знаете, что сказать? Или вам мало моего слова? Если так – извольте!

Над протянутой рукой Велиора из ничего появился подписанный Мариной «чек», какое-то время, чуть колыхаясь, повисел в воздухе, затем вспыхнул и, не оставив даже пепла, исчез. Марина и ойкнуть не успела.

– Спасибо, – тихо пропищала она, чувствуя в горле поднимающийся из-за грудины комок.

Велиор поморщился:

– Таким, как я, спасибо не говорят. Но, всё равно, пожалуйста. Кстати! Давайте-ка продолжим! Время дорого!

Ошалевшая Марина встала, подошла к мольберту, взяла в одну руку кисть, в другую – уже порядочно измызганную палитру, и попыталась что-нибудь изобразить. Первые же мазки вышли коряво: руки вдруг перестали слушаться.

– Какие-то проблемы? – поинтересовался Велиор.

– Всё в порядке, просто не могу собраться, – ответила Марина.

– Без проблем, я вам сейчас помогу…

– Каким это образом?

– Сейчас узнаете, – Велиор состряпал на лице нечто похожее на улыбку. – Вы, наверное, слышали, что все значительные произведения искусства создавались в периоды влюблённости авторов.

– Слышала, – с готовностью отозвалась Марина, – но я в это не верю.

– Разумеется, не верите. Многие, знаете ли, не верят… вот вы, Мариночка, говорите, что влюблены…

Такой переход её немного встревожил. Марина осторожно выглянула из-за холста:

– Да… а что?

Велиор вдруг наклонил голову вбок, как делают дети, когда хотят поглубже вглядеться в суть вещей.

– А вы уверены, что у вас с ним всё по-настоящему? Может, вам просто кажется? Вам, вообще, есть с чем сравнивать?

Это была уже наглость. Усомниться в том, что у молодой женщины не было в жизни любви, то же самое, что спросить у московского чиновника, брал ли тот когда-нибудь взятки. Марина бросила в своего мучителя испепеляющий взгляд, но тот рассеялся, не пролетев и половины дистанции до цели. Велиор был слишком хорош, чтобы в него швырялись такими взглядами. Марине неожиданно стало стыдно за содеянное. Она вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которая случайно сделала какую-то непростительную детскую шалость в отношении горячо любимого человека.

Марина от стыда опустила глаза, но вскоре поняла, что не может не смотреть на него. Он был настолько мил её взгляду и сердцу, столь прекрасен, очарователен, великолепен… У Марины очень скоро закончились прилагательные для описания того, кто заполнил собой без остатка весь её мир. Она была совершенно точно влюблена в него до последней клеточки своего тела, до последней капельки своей крови и была готова ради него на самые страшные преступления. Мало того, она была готова совершать их вечно!

«Да как же я могла… – подумала она, – как я могла раньше этого не замечать! Вот же он! Это же он и есть! И другого уже не будет! Это его я любила всё это время, а никакого не Михаила, будь он неладен…»

Она испытала плохо преодолимое желание выскочить из-за мольберта и, в чём есть, броситься в объятия предмета своего обожания, но предмет, видимо поняв её намерения, успокоил Марину сильным и властным взглядом.

– Вот так должно выглядеть это чувство, – спокойно произнёс он, – а теперь заканчивайте с портретом!

Поставленная задача была проста, как мужские трусы: облечь то безусловно нечеловеческое чувство, которое она испытывала к развалившейся в кресле модели, в краски. Но это легче сказать, чем сделать. Согласитесь, размазать свою любовь по холсту, не бросив на полдороги и не сфальшивив, дано не каждому.

Марина держалась. Внутри у неё горел натуральный костёр, который разгорался всё сильнее при каждом взгляде на предмет страсти. Марина понимала, что его уже не потушить, и что она может запросто сгореть, но ничегошеньки не могла сделать. Единственным спасением был холст, на который она и обрушила свою любовь.

Довольно скоро Марина потеряла счёт времени. Точнее, время в той прекрасной комнате сначала превратилось в густой кисель, а потом и вовсе застыло. Сама же Марина будто распалась на части: её руки существовали отдельно от тела, а тело от мыслей. Собралась она воедино лишь, когда Велиор соизволил «выключить» любовь к себе.