Гай Себеус: Гости с той стороны

Но чертовка устояла.

Он не понял, в чём он ошибся. Ведь она любовалась им! Он это точно видел! Может быть, он недостаточно долго принимал красивые позы в её присутствии?

Тем более, что ему-то по-настоящему ничего от неё не было нужно. Она была совершенно не в его вкусе. Да и старая… У неё уже даже есть ребёнок!

Он пытался сказать об этом её мужу Атею ещё до того, как слуги этого ничтожества так глупо набросились на него. Если бы ему не пришлось так по-дурацки запутаться в плаще, никто их с Долихом не поймал бы!

Долиху он, конечно, проспорил. И где теперь добыть денег? Отец точно не даст!

Потом он вспомнил о случайно оброненных отцом словах. Это воспоминание было ещё более мучительным, чем предыдущее, и он замычал, раскачиваясь.

С тем, что он гнилой плод ещё можно было смириться. Непутёвым его ругали частенько. Но что отец хотел сказать о гнилом дереве?

Своей матери Бласт не знал. Мачехи у него сменялись регулярно, становясь год от года всё моложе. Это бесило. Это вызывало бессонницу и яростные нападки на безвинных прелестниц.

Но потом с прелестницами всё время что-нибудь происходило. Отвратительное и уродливое. Отцу приходилось использовать все свои связи, чтобы заминать скандалы и претензии возмущённых родственников.

Впрочем, из-за приступов собственной болезни Бласт не всегда имел возможности следить за событиями. Только вынырнув из очередного беспамятства, он узнавал об очередной трагедии.

Нынешняя мачеха, игривая и манерная, была явно моложе его самого. И почему-то постоянно встречалась ему на каждом шагу, куда бы он ни перемещался в доме отца. В её поведении было много странного, мешающего возненавидеть её, как всех предшественниц…

Но об этом он предпочитал не задумываться, чтобы не спровоцировать очередной приступ. Последний своей разрушающей силой здорово испугал Бласта. Лекарь сказал, что однажды ему не удастся вынырнуть из пучины безумия, поэтому надо избегать сильных эмоций. Так что пусть отец сам беспокоится о собственной жене, а с него хватит!

Отец… Он впервые оговорился о матери Бласта, да ещё так! Что ж такое между ними случилось? И почему никто и никогда не говорит о ней?

Вдруг ему на голову посыпалась струйка трухи с полуразвалившейся кладки стены. Хитрая рожа приятеля просунулась в дыру.

– Ты жив? Целый день пытаюсь повидать тебя. Меня к тебе не пускают!

– Ага, мне как раз до тебя! Отец чуть не убил! Он планировал представить меня своему начальнику для получения какой-то высокой должности, а я не явился. Из-за тебя, между прочим! Это ты затеял этот спор! Вот должность и отдали другому. А это сын его врага. Нет, он меня всё-таки убьёт!

– Не ной! Зато как мы погуляли! Как мы пошумели! – Долих мечтательно растянулся на траве у ног судорожно скорченного приятеля.

С Долихом было хорошо. Он был беден, но всегда весел. Не боялся рискованных шуток. Даже одеваться любил не как все – любил только чёрные одежды.

Долих, ты друг мне? – Бласт схватил его за руку и сильно сжал. – Отец назвал меня гнилым плодом гнилого дерева. Ты старше меня, ты везде бываешь. Скажи, что говорят о моей матери? Кем она была? Я раньше много об этом спрашивал, но ответа так и не знаю. Как будто все сговорились молчать или уходить. Или правда так ужасна?

Долиху совсем не понравилась новая тема. Он мягко высвободил руку.

– Ну, зачем тебе это знать? Раз не говорят, значит, так лучше.

– А ты? Ты знаешь?

– Чудак! Если никто об этом не говорит, что я могу знать! – Долих небрежно развалился на траве, сорвал цветок, заткнул за ухо и скорчил дурацкую рожу. Но Бласта это не сбило.

– Вот я думаю…

– О, начинается философический приступ! Он думает! Кому это надо! – скептическая мина приятеля совсем не располагала к самоанализу.

Но Бласт не мог победить грусть.

– Я такое ничтожество! Я, действительно, сам себе не хозяин. Отец прав, я всё порчу, за что ни берусь. Мне ни в чём нет удачи! Кайрос не благосклонен ко мне!

В нише трухлявой стены стояла фигурка божества, которому шебутные приятели поклонялись с детства. Бласт почтительно взял её, смахнул пыль, сбросил высохшие цветы. Нарвал свежих и уважительно возложил к ногам статуэтки.

Это был причудливый божок с лукавым личиком и длинным чубом, спадавшим на половину лица. Руки его застыли будто на полуслове, а ноги в крылатых сандалиях были готовы к стремительному бегу. Поклонение стихами ему приходилось принимать частенько. Поэтому обращение юноши он выслушал вполне благосклонно…