Однако, если блюстители общественного порядка и нравственности результатами нового метода остались вполне довольны, то инженер Лыков продолжал нервничать. Осматривая третье ведро с содержимым Тишкиного чрева, он не находил в нем того, ради чего принимал на себя такие страдания.
– Я требую продолжения процедур, – заявил он.
– До утра больше нельзя, – возразила усатая медсестра, сворачивая длинный резиновый шланг, – Бесполезно. Все равно ничего не выйдет.
– Нет, я требую, – настаивал инженер.
– Гражданин, вам же сказали нельзя, – благодушно произнес дежурный офицер, подкалывая Тишкины признания к протоколу задержания, – И к тому же бесполезно. И к тому же посторонним тут не место. И к тому же… идите отдыхать. До свиданья, гражданин Лыков. Если что будет, не волнуйтесь, мы подберем. Теперь он от нас никуда не денется, – и, обращаясь уже к Тишке, погрозил коротким волосатым пальцем, – Что бы к утру яйцо снес, петух, мать твою…
* * *
До утра Тишку определили под постоянное наблюдение в «аквариум» или «обезьянник», угол комнаты, специально отгороженный решеткой от дежурного, куда помещают свежезадержанных мелких правонарушителей. Дабы втихую он ничего не смог учинить, его руки сковали наручниками. На случай острой надобности в углу поместили приемистую парашу.
Несмотря на все уговоры и увещевания инженер Лыков остался на ночь в отделении производить наблюдения. Он устроился на скамейке прямо напротив «аквариума» и пристально наблюдал за своим недругом, стараясь не упустить ни одного странного проявления в поведении или, быть может, физиологии, потому как, заключил он, если случиться страшное, то всем может не поздоровиться. На что вновь заступивший дежурный по отделению, войдя в курс дела, сурово заметил: «Ничего. Если превратиться в черта, я его сразу пристрелю».
Приближалась полночь. В «аквариуме» от количества задержанных бродяг и алкоголиков становилось все теснее. Руки у Тишки затекли. Нестерпимо хотелось спать. Невероятная слабость после утомительных процедур буквально сваливала с ног. Он то и дело проваливался в какой-то полубредовый туман, полуобморок или полусон, откуда его грубо выдергивали окрики инженера и стакан холодной сырой воды.
И в то время, когда силы, казалось, полностью покинули изможденное тело, внутри у него стало происходить что-то странное. Голова стала медленно наполняться свинцовой тяжестью. Она наливалась ею словно воздушный шарик водой и, казалось, также неимоверно увеличивалась в размерах, пока не стала совсем, как у лошади. Он даже удивился тому, что такая большая голова может так легко сидеть на его тонкой шее и не причинять при этом никаких неудобств. Но потом испугался, что теперь его будут показывать как урода и никогда больше не выпустят из клетки, а то и того хуже просто забьют. Если не менты, то псы, а не псы, так свои же зека, за уродство и не похожесть на человека. А если и не забьют, то сильно надругаются. Определят петухом на пятак, и кобылка будет ржать над ним по всякому поводу. В любом случае, с такой башней не видать больше ни скрипа, ни фарта. Одним словом – хана. И быть ему вшивкой, ходить по майдану, да клянчить мандро. И старухи с сопливыми пацанами станут кидать в него слюнявые огрызки. Лучше удавиться, чем так жить.
И в этот момент, когда он почти похоронил себя, его огромную голову едва не разорвал многотональный поток звуков, стремительно влетевший в нее откуда-то снаружи и вместе с тем возникший как бы изнутри его самого, снизу из самой середины живота. Словно кто-то включил рубильник и разом загомонил ранее хоронившейся в темноте огромный базар. Тысячи криков зазвенели внутри нестерпимым гулом тысяч репродукторов. Но он слышал и воспринимал их не ухом, а всем своим существом. Они кружились безумным водоворотом, лопались миллионами мыльных пузырьков, напирали, уплотнялись и вибрировали гудящим ульем готовым взорваться и разметать на мелкие части тесное костяное пространство.
Тишка обхватил голову руками, застонал и опрокинулся на пол.
– Ой, мамочки, башня мая, башня… Ой, сейчас взорвусь, – истошно заорал он. – Ой, спасите, помогите. Ой, не могу терпеть. Ой, кончайте меня мучить.
– Что? Что случилось? – встрепенулся инженер – Сходить хочешь, да? Приперло? Гена, – крикнул дежурному, – Этот сходить хочет. Слышь. Парашу давай.
– Ну, и давай, если пора, – усмехнулся Гена, тот, с кем до этого инженер добрых часа два непринужденно почти по-приятельски беседовал на разные темы.
Читать дальше