Андрей Дмитрук - ЧАША И ЯД

– Сценария? – растопырила ресницы Бельская. – Да кто же их читает, сценарии?..

– И то правда… – Старый актёр поднял голову, седые лохматые брови заиграли; он потёр ладони. – Ну, что, други мои? Между первой и второй перерывчик небольшой… Руку не меняем!

Катрин прикрыла свой стакан ладонью:

– А ну, погоди, торопливый ты наш! Ты что-то об этом кино знаешь, хитрый чёрт. Давай колись!

– Не раньше, чем выпьем.

Так и сделали… Блюм уже переводил свои большие оленьи глаза с лица на лицо: ему в разговоре послышалось тревожное.

– Может, и брешут люди, – начал Иван Александрович, – но я в Москве слыхал, что именно здесь, в Крыму, кто-то где-то начал снимать это …

– Да что «это», в конце концов?!

Даже сдержанный Xилков, не стерпев, хлопнул по столу.

– Он нарочно дурака валяет и нас разыгрывает, – сказала Катрин, с хмельной злостью прищуриваясь. – Ты ж нарочно, Саныч? Чтобы мы не согласились там сниматься? Боишься, что тебя не возьмут, козодой старый, и заодно всем хочешь нагадить?.. Так не будет же по-твоему! Вот сейчас позвоню этому Уруканову… кстати, мачо обалденный… и скажу, что я…

– Нет, деточка, – без капли обиды, грустно покачал головой Маркелов. – Мне это предложили первому. Вернее, намекнули, что могут предложить. Ещё там, в Москве…

Ощутив душевное терзание, Виктор встал, положил вилку.

– Извините, ребята, – что-то я устал с дороги… Пойду лягу, что ли!

– Правильно, – иди, иди, успокой её, – одобрила непоследовательная Катрин.

Не отвечая, Мортусов бросил на стол пару денежных бумажек и вышел.

Лину он нашёл быстро. Не уйдя далеко, она присела на скамью в тощем, с выгоревшими газонами, городском парке. Пьяный кураж слетел с женщины, оставив лишь подавленность. Сгорбившись по-старушечьи, Лина курила и, не мигая, смотрела в некую точку на барьере из давно не стриженного букса. Вечерело быстро, медь заката окрасила грунтовую дорожку.

Виктор сел рядом, обнял Лину за плечи.

Медленно обернувшись к нему, потухшим и вполне трезвым голосом она спросила:

– Ну? Надумал чего-нибудь, герой-любовник?

– Ну, и что у нас изменилось оттого, что мы сюда приехали? – вопросом ответил Мортусов. – Xватаемся за какую попало работу, чтобы только с голоду не сдохнуть. Ты из сериала ушла, я вообще в подвешенном состоянии…

– Я ушла? А ты что, хотел, чтобы я осталась и легла под этого…

– Да ничего я не хотел. Я всё понимаю. Но и ты пойми: в нашем положении ребёнка заводить нельзя. Не беда, не старые, можно ещё подождать…

Он попробовал было прижать Лину к себе, но та истерическим движением высвободилась.

– Подождать?! А если после этого я вообще родить не смогу?

– Ну, почему же обязательно не сможешь? Я знал женщин, которые по несколько раз… и ничего, потом дети здоровые…

Чувствуя, что говорит неубедительно, Виктор умолк и тоже полез за сигаретой. Скоро лишь два огонька стали видны в сгущающейся тьме. Xрипло прокричала ночная птица, и порыв ветра, прилетев с гор, тронул внезапным холодом.

– Гальфрид, матушка, первый творитель во всей Готии, а может быть, и на всём белом свете! Триста лет назад он отогнал от Кёнигсхафена, столицы короля Германа, стаю огнедышащих драконов. А восемьсот лет назад…

– Это всё сказки, сынок. Люди не могут жить столько лет. Наверное, всё это делали разные творители, а приписывают одному, самому знаменитому…

Лепрехт отчаянно замотал головой, так что светлые длинные пряди разлетелись вихрем.

– Нет, нет, он особенный! Разве другому была бы отдана Чаша Жизни?!

В волнении он заходил взад-вперёд по залу, от одной, увешанной оружием, стены, до другой, с бычьими и оленьими головами на распятых шкурах. Сидя в красно-золотом, цветов Финстервальда, кресле с высокой острой спинкой, седая величавая графиня любовно следила за сыном.

– Но самое главное, матушка, – то, что он дал возможность достойнейшему завоевать Чашу! Все рыцари Готии получили от него весть – и приглашение на турнир.

– Да, я помню, – с лёгкой усмешкой кивнула мать. – Так странно: среди бела дня, ниоткуда, в твоей спальне появляется этот свиток с печатью. А на печати – Чаша…

– Конечно, – сказал Лепрехт, резко останавливаясь. – И это значит, что я должен ехать. Немедленно! А я… – Не в силах скрыть отчаяние, он топнул ногой и потряс сжатыми кулаками. – Наверное, я буду последним, кто приедет на турнир в Эбердорфе! Если он вообще к тому времени не окончится – чьей-нибудь победой…