Виктор Сбитнев: Адский огонь

– Пойдём – ка, брат, перекусим в кафе, – предложил Семёну Альберт, – а то после твоей ухи всё сухомятка да сухомятка. Так и до гастрита недалеко.

– Говорят, здесь в лесничестве неплохо кормят. – Поделился своей осведомлённостью полицейский. – Там у лесников своя ведомственная столовая, неподалёку от Заиграева, в посёлке Лесное. На выезде обратили внимание на огромный провал посреди улицы, из которого торчал зад красной «Нивы» с местными номерами. Ещё вчера его на этом месте не было.

– Нет, Грива, и в самом деле, место особенное! – Не без пафоса заметил Альберт. – Уж, казалось бы, местный водила, всю территорию вокруг, как свои пять пальцев, изучил, а вот на тебе, угодил в яму. И как его угораздило прямо под фонарём? Тут ведь даже ночью всё прекрасно просматривается!

– Да пьяный, наверное, ехал, к какой-нибудь зазнобе спешил. – Уверенно предположил Семён. – В деревне ведь всё так: пить ни хрена не умеют. Как выпьют, то плотник хватается за топор, охотник – за ружьё, ну, а водитель – за баранку.

– Стало быть, я, если бы здесь жил, схватился бы за компьютер? – Спросил шутливо Альберт.

– Не думаю, – отвечал Семён. – Скорее всего, ты бы или затопил баню, или бы стал звонить какой-нибудь знакомой кореянке. А, может быть, что вполне вероятно, пошёл бы на спортгородок или мутузить какую-нибудь боксёрскую грушу. А вообще, Альберт, хоть я и знаю, что ты не дурак выпить, но пьяным тебя просто не представляю. По-моему, ты не умеешь пьянеть…

– Ты просто не видел, потому что мне много надо, а потому я боюсь много принимать, уж больно утром с этого плохо бывает. – Сделав кислое лицо, признался Альберт. – Слушай, а про кореянку-майоршу ты откуда знаешь?

– Ты и в ментовке, и в следственном человек известный, да и Дина Кимовна тоже на виду. – Стал размышлять Семён. – Так что, можешь считать, что твоя тайная страсть известна уже в обеих конторах. Только в этом, Альберт, по-моему, нет ничего дурного, а даже наоборот. Ты холост, она тоже там, в своём Биробиджане, разведена. Поэтому…

– Надо же, – перебил приятеля журналист, – про её развод я ничего и не знал. А теперь вот думаю, что именно из-за этого она к нам и перебралась. Через всю страну! То ли крепко любила, то ли сильно ненавидела.

– Обычно, второе бывает следствием первого, – сказал Семён и указал через боковое стекло на броскую вывеску на другой стороне дороги – «Столовая на распутье». От неё перпендикулярно дороге из Заиграева уходило в гору шоссе в соседнюю область, к какому-то местечку Заусолье. О нём Альберт прочёл в местной газете «Лесные вести», что там до революции добывали поваренную соль и вялили на продажу речную рыбу, которой местные жители даже свиней кормили. И почему, – подумал в раздражении журналист, – всё по-настоящему дельное происходило у нас до революции? Не-е-е, Михалков хоть и чересчур властолюбив, конъюнктурен, но режиссёр всё-таки от Бога. Как это тонко, а главное – больно в «Солнечном ударе» про Россию подмечено: Когда же это всё началось? Как это всё с нами со всеми случилось? Но это, конечно, не солнечный удар, это какая-то инопланетная напасть, фанги, нелюди. На чём-то ведь вызрели эти варвары, эти убийцы людей, храмов, ремёсел и молитв… Можно, конечно, вернуть историческую память, но русскую крестьянскую цивилизацию уже не вернуть. Никогда! – И в сердце Альберта неожиданно заныла глубокая тысячелетняя тоска, которой он всегда жутко боялся, потому что понять её был абсолютно бессилен.

В столовой – о счастье! – на первое подавали либо борщ, либо гороховый суп со свининой, а на второе – говяжью печень с гречей при солёных огурцах и квашеной капусте. Стоило всё это – сущие пустяки, а потому приятели прихватили ещё и чаю с мёдом и домашней выпечкой. На обжорство ушло не менее получаса, после чего оба сидели на диване под фикусом и странно молчали. Обоим в эти минуты не хотелось больше ничего: ни пожаров, ни протоколов, ни деревень со странными названиями, ни старушек с редкими фамилиями. Альберт томно мечтал о возвращении на свой двуспальный диван в общество Дины, а Семён, казалось, чувствовал на своём колене мягкую попку своего трёхлетки Мишутки, а за столом под красным абажуром – изящный силуэт жены Лоры, склонившейся над вязанием. Первым опомнился более габаритный и привычный к чревоугодию журналист. Он призывно хлопнул полицейского по спине и пробормотал что-то глупо-хрестоматийное типа «Вставайте, граф, рассвет уже полощется», а, может, и про великие дела, которые ждут где-то впереди. После этого оба решительно встали и в раскачку двинулись к припаркованному автомобилю.