Алексей Дьяченко: Человек. Сборник рассказов-2

Помнишь, как спасли слепых котят, которых закопала тетя Катя? В детстве все это кажется диким, непонятным. Она с такой любовью кормила беременную кошку, приговаривала: «Кушай, милая, тебе теперь за семерых питаться надо, ты теперь не одна». А потом взяла и с легкостью новорожденных котят закопала. Необъяснимая жестокость, особенно в глазах маленьких детей.

А помнишь, зимой, мы лежали на снегу, и нам на лицо падали снежинки? Тихо падали, медленно. И таяли. Каждое время года – настоящее чудо! Летом зелень, яркое солнце, осенью красная и желтая листва. Помнишь, любили гулять под дождем, шлепая по лужам. Следили за прозрачными извивающимися змейками на оконных стёклах. Чья быстрее скатится. Даже спорили, чья капля победит. А вспомни зиму. Горки снежные, снеговиков, лед на озере. Как сначала палки швыряли, чтобы проверить, крепок ли лед, а затем потихоньку выходили на него кататься. Весною сосульки, капель, прозрачный воздух. Кровь бродит, ходишь, как пьяный. Ручьи журчат и полная вера в неизбежность немедленного счастья. Вот-вот, оно рядом, обязательно будет. И было. Ты мое счастье, Танька.

А помнишь, как мы били Славку Никишина за то, что он надул лягушку, и она, как пузырь, плавала по озеру и не могла нырнуть, попасть к своим детям. Я держал ему руки за спиной, а ты пробивала щелбаны ему в нос и лоб. Он сначала грозил нам, а потом плакал и умолял, но мы, пока сто щелбанов не пробили, не отпустили. Неприятный тип, этот Славка. Одни гадости у него на уме. Прости, что в таком дорогом для меня письме упомянул о нем, что-то вспомнился.

Я хотел сказать тебе главное. Ты – моя надежда и свет мой. Ты нужна мне сейчас, как воздух. Я люблю тебя сильнее матери, сильнее всех. Ты у меня единственная.

До встречи через три месяца, самый дорогой мой человек.

Прочитав письмо, Славка Никишин отдал его беременной жене.

– Ну, и зачем ты дала его мне прочитать? – Спросил он.

– Затем. Надо было год назад написать, дескать, вышла замуж. Прости. Не мучай ни себя, ни меня.

– А, что как после такого известия он там руки на себя наложит? Греха-то не боишься? Пусть воротится, а тут уж все решим.

– Ну, коли ума нет, пусть накладывает. Я ему не нянька, – ответила мужу Татьяна, топившая, в ведре с водой, слепых котят.

Была у меня Жанна по фамилии Школьник, не готовила, не стирала, не убиралась – все делал я. Она просила подать, принести, я выполнял ее просьбы. «Дай вилку, подай телефон». Делала это не для того, чтобы как-то унизить, а просто потому, что была так воспитана. Она не умела иначе.

Уезжая в командировку, я варил ей огромную кастрюлю щей, и она их ела. Тарелки не мыла. Я приезжал и находил в раковине гору грязной посуды. Жанна, тем временем, сидела в комнате, укутавшись в одеяло, и мечтала. И это не вызывало раздражения, только смех или улыбку, в зависимости от степени усталости, с которой я возвращался.

Такой уж она была. Мы говорили с ней о браке. Я хотел на ней жениться, мечтал о детях.

– Куда мне рожать? – Отвечала Жанна. – Я сама еще ребенок. И потом, размножаться должен тот, кто умеет хотя бы себя обслуживать. А я видишь, какая?

От разговоров о браке и вовсе уклонялась под любым предлогом.

Не поверите, но я стирал за ней даже нижнее белье. Случалось, что и её саму купал, как малого ребенка. Ничего не хотела делать. Но, как, ни странно, не только ее, но и меня всё это устраивало.

Жанна задавала тысячу вопросов, широко раскрывала глаза, удивляясь самым обыкновенным вещам, а главное, была тихая, спокойная. Мне с ней было уютно. По мне бы, так и жил с ней сто лет, даже не имея детей, не расписываясь. Готовя, стирая и убираясь. Но, видимо, всему есть свой срок, всему в нашей жизни земной поставлен предел.

Она сама от меня ушла, и, когда просилась назад, я сказал ей «нет».

А ушла оттого, что я готовил, убирался и все делал по дому. Был немужественным, как ей казалось. Не курил, пил в меру, грязно не ругался, ее не бил. Ее старшие сестры жаловались ей по телефону на своих мужей, а ей в свою очередь нечего было рассказать. Она завидовала им.

Лучшую ее подругу муж, находящийся в приступе белой горячки, загнал на балкон и, приставив столовый нож к горлу, спрашивал: «Ну, что, сама прыгнешь, или тебе помочь?».

– Представляешь, какие эмоции она испытала? – Говорила мне Жанна, с глазами, горящими от восторга и зависти. – Разбежаться, что ли и нам в стороны? Пожить, какое-то время, в состоянии неопределенности? Все-таки, что-то новое.