Игорь Агафонов: Соблазн. Проза

– Знаешь ли, Ося, как я нынче окрылён?! Я удостоился знакомства… ты даже не способен представить себе – с кем!

– Да ну?! Где уж нам лаптем щи хлебать.

– С человеком, видевшим самого Лазаря!

– Берию, что ли?

– Да какого там Берию! Святого Лазаря четверодневного, вот кого! Таких людей, кто удостоился видения, всего трое… было двое, а теперь с Сявой – трое! Понял, ты, паникёр?

– А-а. И как же это с ним приключилось?

– Только не надо ехидничать.

И Тимофей рассказал о Сяве Елизарыче всё, что успел узнать и собрать для книги.

– Итак, братела, как тебе тема для диссертации?

– Потрясающая.

– Однако не слышу восторга и не вижу эмоций восхищения. Опять язвишь?

– Класс! Такое определение подойдёт?

– Для школьника – да. От редактора несколько иного ждём-с. Такую потрясную тему у меня с руками оторвёт любое издательство.

– А ноги заодно не вырвут?

– Кто?

– Шутка.

– Я вот чего не понимаю, Осип: или ты неисправимый мизантроп…

– Каков уж есть. Давай излагай без всхлипываний.

– Или… чего? Не впечатлило? Да я же сразу в Моцарты скакну, если напишу про это. Ты хоть это понимаешь? Только, чур, никому ни гу-гу.

– Могила. Так ты, значит, не слыхал анекдота про музыканта? Могу рассказать.

– Ну, – несколько поубавил свой пыл Тимофей. – Расскажи.

– Так успокойся и внимай. Жил-был один композитор знаменитый. Мнил он себя выше всех остальных, поэтому и говорил вовсеуслышанье вот с каким пафосом: лучший из лучших – это я-с! Короче, Я, говорил он, с большой буквы. Я! Прошло какое-то время, и он стал говорить более умеренно: Я и Моцарт! Ещё минуло сколько-то времячка. И вот некоторая перестановка в очерёдности и оценка гораздо сдержаннее: Моцарт и я! Затем ещё годков протикало немало и наш мэтр изрёк однозначно: Моцарт.

Над креслом, где успокаивался от возбуждения Тимофей, почти зримо витала пауза в форме сизых колец сигаретного дыма. Вероятно, не анекдот рассчитывал услышать он на свою новость.

– И всё?

– А ты уловил суть?

– Да уловил я, уловил…

Через некоторое время беседа потекла у них уже гораздо спокойнее.

– Сказать, что это чудо, мало… Это откровение, ниспосланное человеку самим Господом. Человеку, много пережившему, возможно, и нагрешившему? Не без этого, да?.. Но осознавшему себя в этом грехе и сделавшему много во искупление своих ошибок. Раскаявшегося.

– Да, задача первостатейная, согласен? И важно понять: почему твой Лазарь явился именно Сяве Елизарычу?

– Вот именно! О чём и речь! О чём и толкую! Редчайший случай – кому снисходит благодать узреть подобное чудо!

– Вот и я говорю про это. Не каждому вручается сие чудесное откровение. Поэтому необходимо осмыслить: какая миссия возложена на него. А понять хоть отчасти это возможно лишь при условии – проследив жизнь человека с его рождения до счастливого мгновения чуда. Вот отчего необходимо рассказать об этом человеке!

– И без прикрас. – Тимофей собрал ладонями воображаемый ворох подробностей в большой ком. – Иначе могут не поверить в чудо, каковое открылось ему. Тут не обойтись расхожим оборотом речи, наподобие: «Удивительно, но факт». Слишком значимое событие, чтоб отделаться простой констатацией. Ибо даже о Христе нашем (в Библии), прежде, чем он взошёл на Голгофу, поведано о его пути, о его жизни… То есть от прадедов и рождения собственного – до учёбы, женитьбы, рождение сына, внука и так далее. Хобби сюда же. Есть у него хобби? – это я разузнаю. И что тёмного было в жизни. Какие катастрофы? Как они повлияли на его личность?

Словом, разговор развивался в том профессиональном русле, на который Тимофей и рассчитывал. Он не стал упоминать, что уже поставил подобные вопросы Сяве Елизарычу, наоборот – он смотрел на своего редактора благоговейным взором и даже прилежно записывал за ним, как студент в аудитории… То есть гость и хозяин остались довольны друг другом.

12.

Не дожидаясь поездки на обещанный Селигер и тем более Кипр, Тимофей Клепиков, общаясь с Сявой Елизарычем и Надеждой Никитичной, набрал уже – по словечку – по словечку – достаточно материала для работы и, не откладывая в долгий ящик, взялся за писание.

Кстати, они – по тройственному обоюдному согласию – перешли на «ты», так что мы последуем их примеру.

Так вот, проясним отсрочку с рыбалкой и прочим.

Тимофей, хотя и обратил внимание, как Надя строжится на хорохорящегося мужа, не мог всё же доподлинно знать, что Сява не собственным почином отказался от общения на берегу озера под соснами. Это Надя попросту испугалась за муженька. В какой-то момент она, как человек более тонкий и чуткий, и по-женски суеверный, почувствовала вдруг отдалённую возможную каверзу, способную вывернуть их затею шиворот-навыворот, и заопасалась: «Не следует нам высовываться слишком-то… особенно с книгой этой. Чего-то всё не совсем так, как замышлялось. Этот Клепиков… точно, следователь какой… откровенности требует… стопроцентной… Ни разу не употребил слова игра. Сплошняком один серьёз у него…» А если Сява наговорит лишнего в её отсутствие (тем более подшофе и тэ пэ), и проболтается ненароком о придумке своей экстравагантной, и что всё его видение – есть не что иное, как результат обыкновенного послеоперационного и полувменяемого сознания и болезненного честолюбия? Фантазия, короче, шизофрения от клевка жареного петуха. Мистификация.