Игорь Агафонов: Соблазн. Проза

– Упился, окаянный! На кого похож стал! Иди-иди, не оглядывайси! Ишь!

Вот так и закончилась наплевательская жизнь непутёвого дяди Дрогова. Не смеет он с тех пор так-то себя вести. Удивительно? Удивительно. Расспросить бы его, что такое с ним приключилось, да разве скажет. Он и раньше-то неважно владел пристойной речью – и в основном без всякой изобретательности – матюговщина одна на губах пенилась, – а теперь и вовсе, словно воды в рот набрал. Ну да что ж поделаешь: не плюй в колодец, придётся же когда-нибудь и самому напиться…»

– Ну, ещё бы тебе не понравилось… – усмехнулся Сява Елизарыч, дочитав статью. – Вон-на экую мадонну изваял из тебя… благоверную.

***

Справка от О.М. – для связки:

В кулуарной среде литературной братии бытует присказка о Тимофее Клепикове. Ежели кто-нибудь энергично вопрошал: «Да где ж этот Клепиков, паразит? С утра сыскать не можно!» – ему отвечали, как само собой разумеющееся:

– Очередной шедеврон клепает.

Кто-то вкладывал в эти слова язвящую зависть, а кто-то, действительно (чаще дамы), – любопытство с примесью перца: «А чего-с, вдруг на сей разец муза-таки посетит». Не исключено, что музой себя воображая.

– Клепает, говоришь? В квартире, на даче? Мобилу, гад, отключил… в недосягаемости пребывает.

– Стало быть, на даче, чтоб труднее достать…

Клепиков и в самом деле был проворнее многих, постоянно выпрашивал у различных журналов командировки и никого в этом смысле никогда не подводил: непременно из каждой привозил убойный материал, и, кроме того, замысел рассказа или повести впридачу, и сразу усаживался в недосягаемости исполнять задуманное. Написанный же с пылу – с жару очерк он использовал, как использует, к примеру, столяр деревянную болванку, – вытачивая из неё изящную ножку (для антикварного стола) или абалденный набалдашник (скажем, для трости щёголю).

Впрочем, так Клепиков работал всегда, даже не будучи в оплаченной командировке. Вот и давеча попал случайно на именины к священнику, где некая Надежда Никитична рассказала ему несколько любопытных, на его взгляд, историй, связанных с часовней… и даже с чудом явления Святого. Одна «штучка – дрючка» показалась ему весьма занимательной, и он тут же «склепал» очеркишко – с прицелом на продолжение уже в виде жанра прозаического.

И ещё… позвонила Алёна Кучкина, режиссёр студии научно-популярных фильмов, подвизавшаяся на теме духовного возрождения народа, и попросила сотворить сценарий на актуальную тему. И хотя он относился к ней с прохладцей, и в другой раз отказал бы под благовидным предлогом, так как, помимо безразмерных преувеличений, коими пыталась, вероятно, придать вес своему дару творца, отличалась она страшенной необязательностью. Попросить попросит, а после скроит недоумение в своих непроницаемо-лукавых глазках: мол, что такое, когда, разве?.. Но на её нынешнее предложение познакомиться с бизнесменом, который щедро платит, Тимофей Клепиков откликнулся с энтузиазмом. Тема, действительно, сулила хорошую денежку, а прореха в семейном, как выражаются, бюджете зияла и грозила если не банкротством, то уж точно отлучением от кредита… И он решил отнестись к предложению как к независимому проекту. Интуитивно, однако – в меру своей испорченности, как опять же принято выражаться – он заподозрил некую игру-комбинацию, и потому-поэтому, по его мнению, получалась обыкновенная сделка: проект – на проект. Таким образом, вольно или невольно, но раскусив чужую фальшь (наитие фальшивомонетчика – залог успеха, имелось в его запаснике и такое присловье), он не почёл за грех облачиться в ризы праведные…

Алёне же Кучкиной тут, кроме прочего, пофартило не получить отказ мэтра удивительное совпадение: Тимофей уже, оказывается, был знаком с персонажами и даже успел тиснуть бойкий очеркишко. И ему теперь следовало сию тему разрабатывать и дальше – под давлением своей привычной методы.

10.

(Далее не буду оговаривать, что псевдоним литератора, придуманный Клепиковым, я заменил на его собственное имя, – О.М.)

И вот буквально через день сидят Сява Елизарыч и Тимофей Клепиков напротив друг друга за большим овальным столом на шикарной кухне, изучают друг друга исподволь, пытаются наладить творческие взаимоотношения. Надежда Никитична в сторонке, в кресле, нога на ногу, из-за стёклышек дымчатых очков внимательно поглядывает – этакий вольный слушатель с правом совещательного голоса.

Где-то раньше нами было сказано, как «муж заставил свою жёнушку учиться на бухгалтера», – однако слово «заставил» имеет право на существование лишь в устах самого Сявы Елизарыча. Заставить что-либо против воли Надежду Никитичну другим – это, попросту говоря, нонсенс. Характер эта женщина имела несгибаемый и выказывала его сразу, ежели… О характере ведь что говорят: либо он есть, либо нет его. Как заметил один её подчинённый сотрудник: «Чего-чего, а этого добра у нашей мадам Двушкиной выше крыши, и даже через край конька… Кого-нибудь, за чем-нибудь, куда-нибудь да пошлё-от!.. у неё не заржавеет. Истинный главбух. Доподлинно истинный». Не без скрытой иронии и некоторой доли язвительности, наверно, высказался упомянутый сотрудник, потому как вскоре его выпнули в распахнутые двери на все четыре стороны. По очень простой причине – оказался прав. Опять же, возвращаясь несколько в прошлое, дабы подтвердить тезис о самостоятельности и неординарности описываемой нами особы, вспомним, как она отреагировала, впервые услышав фамилию Сявы: «А почему не Трёшкин? – Она тогда безбоязненно рассмеялась, будучи пока ещё невестой, а не женой. – Можно было б мне говорить тогда всем и каждому: Трошкина я, Трошкина». Как отнёсся к её выпаду жених, предания не осталось в семейном болотце (анналах?) или до нас не дошло.