Равиль Айткалиев: Абзац начинается с пробела

От баховского брата привозят «книжку» и долги, и нас освобождают. Мы выходим на тракт и бредем в город, идти придется долго, деньги они забыли на место положить. Беседа не очень клеится, и для поддержания разговора я рассказываю ему, что если бы, вот, у меня действительно были те два нагана, то офицерский, я бы отдал Бахе, потому что из офицерского можно стрелять одной рукой – он то самовзвод, но вообще, оно, и правда, того не стоит. Не только второй, но и первый экземпляр Книги Судеб («Биографический справочник. От первого до последнего человека») – скорее всего, средневековый анекдот. Да если даже и не так, то о финансовой стороне биографий, там, думаю, нет ничего. Там, думаю, вместо биографии – только две даты. А, может, только одна – первая, мелким почерком. Фактически – та же запись актов гражданского состояния. Да и сомневаюсь я, что вдоль волоконно-оптической линии книжки валяются – разве, из Интернета что просочится. А потому – на все эти дела патронов образца 1895 года как-то жаль, где мы потом возьмем.

Глядя на мои разнообразные, энергичные (и небезуспешные) занятия, дед говорит: «Давай, давай. Попадешь в косяки – не пригодится, конечно, так зато будет возможность себя дураком назвать за то, что маловато шлялся и пива пил». Дед нагружен гуманитарным и техническим образованием, он регулярно дразнит меня на четырех языках, в том числе – одном редком и восточном. Именно благодаря ему, деду в свое время повезло принять участие в строительстве железнодорожных путей «по тундре, по широкой дороге» в наше светлое настоящее. «Дед – все нормально, просто последний язык оказался лишним», – отвечаю я.

«Все самое хорошее и самое плохое случается с тобой без всяких причин. Никакое образование не позволит тебе ничего узнать об этих причинах, потому что их нет. Да – и не перепутай плохое с хорошим, это неприлично», – говорит мне дядя, бывший «вечный студент», позор семьи, экзотерический певец и музыкант. «Дядя, уверяю вас, музыка – это аппаратура. Когда-нибудь, в лучшие времена, я подарю вам ее, и все наши вас сразу полюбят», – говорю я.

«Ти дуяк, ти нас ни сьюсаес, Г-ка – висёяя, а ти дуяк, нам книски ни цитаесь, а сам цитаесь», – говорят мои двоюродные сестрицы. Им нравится Г-ка, которую мне все пытается сосватать тетушка. Но я однажды видел, как Г-ка ест лапшу, и сделаю все, чтобы мы оставались добрыми друзьями. «Вы лица одинаковые и заинтересованные, – откликаюсь я, – Г-ка тайно дает вам свою помаду, нужны вам мои книски. Тащите мне быстро чаю, а то я вас живенько тетке продам, как вы меня Г-ке».

Может быть, напрасно я не прислушался к женщинам. Сидел бы сейчас за обеденным столом и втягивал в себя длинную лапшу, пока второй ее конец не хлопнет меня по затылку.

Пожалуй, и дядюшка-вагант был прав насчет причин.

Природы я не люблю, ну, то есть, наблюдение цветущих кустов, и выслушивание щебета горной выпи – это явно не мой ритуал. Но вот – я здесь и сейчас уже примерно… да, часы… их нет. И запасов пищи и воды, и спичек, и свитера. В рюкзаке только бутылка горькой, которой я обычно никогда не пью, и две пары хаси (палочек для еды) – убей, не помню, откуда это все, просто снял пыльный рюкзак с антресолей и пошел. Постоянное или временное умопомешательство исключено навсегда еще на призывной комиссии. И жизнь мне мила, и не всегда безответно. Только вот, как-то слегка надоело все, но это же не причина, чтобы что-то делать, это же причина ничего не делать. Надо бы поговорить с кем-нибудь, что ли…

Дед же, безусловно, прав больше всех – браво, старец…

Яма – вообще-то она больше похожа на неширокую, но глубокую трещину – нельзя сказать, что она возникла передо мной внезапно, или была укрыта ветками, или я подвернул ногу и отвлекся, ничего подобного. Вот в поле зрения появляются края, я хорошо их различаю, но не меняю даже темпа движения, вот нога в пустоте. Я лечу, скользя по стенкам, машинально группируюсь перед самым падением на дно (как будто мне заранее известна глубина) и валюсь на влажную землю. Ни удивления, ни паники, и сейчас их нет. Притом, что человеческий крик замирает где-то на двух третях глубины, уже проверено. Так что, побережем силы. Выбраться самостоятельно я не могу – признаемся себе, чего уж тут, я – честный.

Поскольку яма – персональная, я обращаюсь к себе сам. «Думай, – говорю я себе, – думай. Наступил момент доказать, что знания чего-то стоят, или опровергнуть это утверждение окончательно». Я думаю, думаю, и мне на память приходят слова товарища Со – учителя боевого искусства Вьет-Во-Дао: «Если ты такой болван, что попал в дураки без всяких причин , не усугубляй глупости мыслью о том, что рядом не найдется такого же, еще глупее. Только учти – причин действительноне должно быть , иначе второй дурак пройдет мимо. Да, и не забудь неожиданно для себя громко крикнуть какую-нибудь ерунду».