Увесистые, таящие неведомую опасность слова «пневмония», «капельница», а вслед за ними такие же чугунные «ответственность» и «расписка» доконали нас. Температура у меня была под сорок, знобило, но чувствовал я себя вполне терпимо. Не так, во всяком случае, чтобы не обойтись без больницы и капельницы. И где только умудрился я подцепить эту чертову пневмонию? Не простывал вроде и ног не промочил. Хотя, тысячу раз ведь случалось со мной и то, и другое – и как с гуся вода. Ну, покашляешь немного, посопливишь, даст мама аспирин пару раз – и все дела. А тут еще каникулы, погода хорошая, конец марта… Если уж не повезет…
Затем меня, неизвестно для чего бубнившего «не хочу» и «не буду», одели, укутали сверху одеялом, свезли на лифте вниз и посадили в безносую, с красными крестами санитарную машину. В одном повезло: около дома никого из ребят не было, не видели, как я выглядел, завернутый, точно младенец, в розовое одеяло. Опасался еще, что маме не разрешат поехать со мной, но обошлось.
Мне прежде не доводилось попадать в больницу и, хоть и черные кошки на душе скребли, присматривался и прислушивался там ко всему с негаснущим любопытством. Совсем не так я все это себе представлял. Мы с мамой долго сидели в приемном отделении, ждали, когда «оформят» меня. Заполнялись какие-то бумаги, маму расспрашивали, чем я раньше болел, как рос и развивался, не ломал ли себе чего-нибудь, рост измеряли, взвешивали, даже о здоровье дедушек и бабушек спрашивали, словно это могло иметь какое-то отношение к моему воспалению легких. Будь я врачом, сначала уложил бы больного с высокой температурой в постель, а уж потом бы всем остальным занимался. Устал, болела и кружилась голова, в самом деле ощутил себя хворым и немощным. Потом еще кого-то ждали, какую-то сестру-хозяйку, что-то выясняли, искали. Можно подумать, что до меня никого сюда раньше не принимали, не научились толком.
Но пришла наконец минута, когда маме нужно было уходить, а мне – оставаться. Я стоял перед ней, в спортивном костюме и тапочках, изо всех сил старался не хлюпнуть носом. И не моргнуть – чтобы слеза не выкатилась. Мама улыбалась мне вымученной улыбкой и тоже, я видел, с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. Уговаривала меня, что все будет хорошо, что они меня каждый день будут навещать, что скоро я поправлюсь, вернусь домой…
Маму мне сделалось вдруг жаль едва ли не сильней, чем себя. Ее темные глаза, увеличенные стеклами очков, казались выпуклыми и круглыми.
– Конечно, – я тоже изобразил улыбку, – я обязательно скоро поправлюсь, ты только не переживай. Подумаешь, больница!
Я смотрел на нее, уходившую от меня по коридору, маленькую и тоненькую будто девчонка, томился…
В моей комнате стояли четыре кровати. Комнаты здесь назывались палатами, а кровати – койками, как в пионерском лагере. Три пацана, соседи мои, никакого интереса собой не представляли – мелюзга, самому старшему и десяти, наверное, нет. Я глянул на них мельком, забрался молча под одеяло и уткнулся в прихваченного из дому «Золотого теленка». Перечитывать его могу бесконечно, и каждый раз все так же смешно. А здесь, сейчас, ему вообще цены не было, единственная, можно сказать отрада. И еще – что возле окна положили, не так тоскливо будет. Пожалел лишь, что дневник свой не взял, времени свободного тут девать будет некуда, посочинял бы. Да и не мог его взять, мама бы увидела. Но ничего, пообещал себе, потом обо всем этом обязательно подробно напишу, такого ведь в моей жизни еще не было. Знал бы я, чем обернется для меня эта больница…
День клонился к вечеру, никто из врачей больше ко мне не подходил. Заглянула чем-то недовольная медсестра, дала мне две таблетки и ушла. Никакой капельницы мне не делали, мог бы преспокойно переночевать дома с этими же таблетками. Спал я плохо, все не мог удобно устроиться на новом, чужом месте, да и мысли одолевали безрадостные, вялые.
Разбудил меня веселый, звонкий голос:
– Просыпайся, засонюшка, царство небесное проспишь!
Я раскрыл глаза и увидел склонившуюся надо мной улыбавшуюся женщину в белом халате и высоком колпаке. Верней, не женщину, а девушку, совсем еще молоденькую и очень красивую. Она протянула мне градусник и сказала:
– Температуру измерять умеешь?
Пацан на кровати у двери гнусно хихикнул. Я обиделся. За кого она меня, в самом-то деле, принимает? Но выяснять отношения не стал, хмуро ответил:
– Умею. – И сунул градусник под мышку.
– Что-то ты не в духе пробудился, – не переставала улыбаться сестра. – И совершенно напрасно. Смотри, – кивнула на окно, – какое утро сегодня хорошее! Тебя Мишей зовут? – Ладонь ее легонько прошлась по моим волосам.
Читать дальше