Валентина Лесунова: Записки переписчицы

Я попыталась улыбнуться. Не знаю, получилось ли. Опасный момент: он раздумывал, отпускать меня или нет. Понимает, для него возможны неприятные последствия. Он молчит. И я молчу. Никаких резких движений. Дверь открыта, а я не рвусь, потому что шансов успеть выбежать мало. Он почти прижался ко мне, даже крикнуть не успею. Даже если крикну, кто услышит, ведь я прошла весь подъезд, открыли только соседи на этом этаже. Но, может, они ушли? Может, смотрят фильм про войну, с криками и стрельбой?

И я произношу длинный монолог, как интересно провела время, какая насыщенная жизнь была у него, даже завидно, надеюсь еще встретиться и послушать, когда буду свободнее. Это не сложно, ведь мы живем в одном городе. Уф, выдохлась.

– А ты ничего, – он окинул меня глазами.

– Но, но, я замужем, – я погрозила пальцем и улыбнулась.

Странно, муж никогда не замечал у меня актерских способностей. Я тоже.

Он распахнул дверь, и я переступила порог его квартиры. Только не делать резких движений. Жду, когда он закроет на ключ дверь. И говорю, говорю, все о том же.

Под мой треп спускаемся вниз. Все, мы на крыльце, я, махнув рукой, направляюсь в сторону участка, он в противоположном направлении.

Ноги стали подгибаться, когда я завернула за угол. Перешла через дорогу, увидела на крыльце нашего переписного участка заведующую, обрадовалась.

Она спросила:

– Что-то случилось?

– Меня не выпускал один идиот. В полицию сообщать не хочу, три войны прошел, жалко его.

– Кто? Где?

Я показала на дом.

– А, знаю, Ситников. Как мы о нем забыли? Такой дурак. Действительно, много воевал. Его лечить надо.

– Ничего. Не жалуюсь. Ничего, все нормально, я жива. Жалко его, разве он виноват, что так много пришлось воевать.

Когда я подходила к подъезду, меня окликнула с балкона второго этажа женщина, полная, с большим некрасивым лицом багрового оттенка.

– Что же вы не заходите? Я все жду, жду.

Дверь была полуоткрыта, я поняла, ни кошек, ни собак. Пахнуло уютом. Домохозяйка, муж военный, – решила я. Мужья мирных профессий редко могут содержать своих жен, не те зарплаты.

Она провела меня на кухню, все чисто, все на своих местах, предложила мне стул и села на табурет напротив меня. Безнадежно уродлива. Пухлое тело, обтянутое платьем серого цвета, напоминает туго набитый мукой мешок. Почему мукой? Потому что ни выпуклостей, ни впуклостей. Из мешка высовывается круглая голова с надутыми щеками в ярких сосудистых разводах, и синеватого оттенка нос картошкой. Мощная холка как серый нимб над опущенной головой. Легкомысленные кудряшки не делают женщину моложе. Глупее? Да.

Я обратила внимание на гладкие, белые ноги: если бы потоньше, сошли бы за красивые.

Нездоровая полнота. Может, она принимает гормоны? Красные сосуды на щеках указывают на вероятность увлечения алкоголем.

В конце концов, ее внешность для меня ничего не значит. У нее есть муж, какие-то достоинства в ней находит. Может, она хороший человек?

– Вы что больше любите: чай или кофе?

– Спасибо, только что кофе пила, – быстро проговорила я.

– А, торопитесь. Может, чего-нибудь покрепче? – она резко поднялась, открыла навесной шкаф и достала бутылку коньяка.

– Нет, нет, я работать не смогу.

Она снова села и, подперев щеку ладонью, жалостливо заговорила:

– Моя дочь учится на врача. И, знаете, у них была практика, она такого порассказала, что я расстраивалась.

– Если на врача, то учится в институте. В каком городе?

– Нет, здесь.

– Но у нас только медучилище.

– Там и учится. У них была практика в доме малютки. Чего только она не насмотрелась. Дети плачут, к ним не подходят, за ними не убирают, памперсов нет.

– Но ведь была гуманитарная помощь. В городе проводят акции.

– Нет контроля. Сами понимаете, всю гуманитарку разворовали.

– Разве так можно? – мне стало не по себе.

Как же так? Каменное сердце надо иметь, чтобы сирот обижать. Настроение портится, кухня уже не кажется такой уютной. Грязно-коричневые стены, – наклеенная кленка. Ни цветов, ни картинок. На женщине мрачное платье.

Нет, ей нельзя верить, информацию надо проверять. Обывателя послушать, вокруг все злые, все плохие, все воруют, – беспросветная чернота. Она, видимо, почувствовала:

– Вы не знаете, что делается в детских домах?

– Но ведь есть проверяющие.

– Они тоже разные бывают. Деток жалко, они такие обделенные.

Из ее глаз льются слезы, лицо угрожающе багровеет, вдруг удар хватит? Она протягивает руку, снимает со стены полотенце и шумно сморкается. Резко поднимается со стула, открывает навесной шкаф. Дверца скрывает манипуляции. Я слышу хрустальный звон, женщина жадно пьет, обтирает ладонью рот.