Валентина Лесунова: Записки переписчицы

– Все же давайте я вас перепишу.

– Переписывай, – разрешил он.

Я достала бланки.

– Кабаридзе, моя фамилия.

– Может, Налбандян? На грузина вы не похожи.

– Иванов. Пиши. Не женат. Все, хватит. Убирай свои бумаги.

Что ж, убираю. На логику алкоголика рассчитывать не приходится. Смена настроения и желаний, не угнаться, да и не надо. Главное, убедительно изображать спокойствие, – все нормально, подумаешь, пьяный. Нашел, чем удивить.

Но как победить тревогу, серую, беспросветную, как предсмертная пустота.

Страх унижает, превращает в жертву. Нет, не дождется.

Я сама пришла в чужой дом. Он может держать меня, сколько захочет. Какой закон нарушает, если я сама пришла? Были передачи по телевизору, обращались к населению, чтобы нам отнеслись с пониманием, перепись нужна городу, всем, живущим в нем. Но есть закон, по которому частная собственность неприкосновенна. Вот такое противоречие. Никто не гарантирует полную безопасность переписчикам.

Он сидел, опустив голову, нет, не дремал, мы оба погрузились в невеселые мысли. Наконец, он забормотал:

– Я брал дворец Амина, воевал, три войны. Я брал дворец Амина. Духов надо убивать. Сразу. С духом не договориться, – он отпил глоток пенящегося пива цвета мочи, меня затошнило, – со снайпером договориться можно. Я был недавно в Луганской области. Видишь шрам над бровью?

Действительно, над левой бровью алел шрам. Он взял другую бутылку, пива совсем немного, покрутил ее до пенного состояния и отпил глоток.

– Так был приказ брать дворец Амина, или кто-то на месте проявил инициативу? – спросила я.

– Приказ был, приказа не было, не было. Как не было? Был. Не было – был – не было.

Он отпивал по глотку, отставлял бутылку, опять брал, отпивал, и бормотал.

Неожиданно подскочил и встал в позу боксера.

– Я тебе сейчас приемы боя покажу. Смотри.

И он стал двигаться, ловко, по-кошачьи, – сноровка сохранилась. Вспомнила знакомого, который говорил, что опыт не пропьешь.

Он пинал невидимого врага и продвигался к выходу из кухни. Нет, меня не задел.

– Щас я тебе покажу табельное оружие.

Его не стало. Выскочить на балкон? Закричать в форточку? Я привстала, балкон не застекленный, крик будет хорошо слышен. Если он профессионально не вырубит меня раньше.

Я уже стояла, появился он, без оружия, но настороженный.

– Надоело сидеть, решила размяться.

Он угрюмо молчал, пришлось занять прежнее место. Он сел за стол, отпил из бутылки, которая ближе ко мне, поморщился, видимо, пиво скисло. Какое-то мутное, как моча у больного циститом.

– Приказ был – приказа не было – был – не было, читай между строк. Видишь шрам? Сюда смотри, – он ткнул себя в правый бок, – пуля навылет, пробила, тут еще шрам, – он показал на грудь, – от ножа духа.

Но я плохо различаю, – он сидит, закрыв собой окно.

Не люблю войну, не люблю фильмов о войне. Недавно, правда, стала читать воспоминания белоэмигрантов, – каким-то образом перекликаются с нынешним временем. Война – беженцы – брат убивает брата.

Здесь, на кухне, нас двое, непонятно, враги мы или нет. И кто победит. Думаю, или победим оба или оба проиграем.

Почему он пьет эту мочу? Ведь ему захочется чего-то покрепче. Когда? Когда допьет пиво? Но такими темпами неделя может пройти.

Не надо молчать. Не дать ему уйти в глубокие воспоминания. Неизвестно кто ему привидится вместо меня.

– Шрам над бровью от снайперской пули?

– Зачем снайпер? Я ему сказал, – не стреляй, и он не стрелял.

– Как это?

– Так, – он встал, – я тут, – он ткнул в свою грудь пальцем, – он там, – показал на плиту, – я ему говорю, – ни – ни, – он погрозил пальцем в балконную дверь.

– И он послушал?

– Послушал.

– Может, не снайпер?

– С австрийской винтовкой?

Он сел, взболтал пиво и отставил бутылку.

– Если не снайпер, тогда кто попал? – я кивнула на шрам над бровью.

– Я сказал, запретил ему стрелять. Это осколок.

– Убить могло.

– Могло.

На его глазах появились слезы. Он опустил голову и, нащупав рукой бутылку, стал трясти ее. Потом открыл крышку и вылил пенистую жидкость на пол.

Никогда не буду пить пиво из пластиковой бутылки.

– Сходим за бутылкой, – угрюмо произнес он и поднялся, – я щас, оденусь, подожди.

Он вышел, вернулся с ворохом одежды, быстро, по-военному, оделся.

– Пошли, – скомандовал он.

Мы подошли к двери, он подергал ручку.

– Я забыл закрыть. А? как тебе? Дверь была не закрыта, – он смотрел на меня абсолютно трезвыми глазами.