Григорий Канович: Облако под названием Литва (сборник)

– Сорок с лишним лет, с той поры, когда еще при царе, я начал тут свое служение, я сам пытался найти ответ, почему злые времена надолго одолевают времена добрые. И вот к чему я пришел. Наверно потому, что люди выбирают себе в поводыри не Господа Бога, а какого-нибудь отпетого грешника и следуют за ним послушным стадом… Выбрали же немцы этого сумасшедшего австрияка, а русские – безродного грузина…

Рабби Гилель помолчал и вдруг обратился к Ицику с просьбой:

– Если дело дойдет до того, что красные выгонят нас из храма, который заместитель бургомистра Иткис называет не иначе, как «гнездо мракобесья», ты не побоишься приютить у себя свитки Торы? Сорок с лишним лет я носил их на руках, как своих любимых детей. Надеюсь, баню обыскивать не будут.

Бедный Ротшильд в знак согласия несколько раз тряханул своей растрепанной чуприной.

– Я знаю – на тебя можно положиться, – рабби Гилель снова помолчал, словно в этом молчании черпал упорство и силу. – Как хорошо, что ты меня и несчастного реб Залмана не послушался – никуда отсюда не уехал. Поехал бы за счастьем к родственникам-неродственникам, а угодил бы по дороге прямо в беду. Немцы хозяйничают в Варшаве. Немцам уже сдался Париж. Богатеев-Ротшильдов там уже и в помине нет. Может, сели в свой самолет, погрузили все свое добро и махнули к своим родичам в Америку. А, может, не успели, и немцы их… – Он выразительно провел своей пастырской рукой по шее. – Ведь от смерти никакими деньгами не откупишься. Красные, конечно, безбожники и негодяи, ничего хорошего и от них не дождешься, но они, слава тебе, Господи, пока евреев не убивают.

– А за что они господина аптекаря упекли в Сибирь? Чем он перед ними провинился? Тем, что продавал их женам французские духи и мази без скидки?

– В чем провинился? А в том, что мечтал хотя бы на старости лет поменять всех своих покупателей – литовцев, русских, поляков на одних евреев и закончить свою жизнь не в Литве, не в России, а на Святой земле, – сказал Ицику его наставник. – Я этого его желания никогда не одобрял. Я всегда хотел дожить свой век и умереть тут, в синагоге, на Кирпичной улице.

– И мне бы хотелось прожить все мои годы тут… над рекой… под этими густыми липами, под эти перепевы птиц по утрам. Другой святой земли мне не надо. Для меня, рабби, вокруг бани вся земля святая.

Рабби Гилель натужно рассмеялся. Что с неотесанного парня возьмешь?

– Ты меня не понял. Да ладно. Заболтались мы с тобой. Пора возвращаться на Кирпичную. А мне страшно – вдруг там все заколочено? Плохо, очень плохо, когда дышишь страхом, а не воздухом. Так долго не протянешь, – признался рабби Гилель, нахлобучил на ермолку шляпу и вышел.

В следующую пятницу он почему-то не пришел, и Бедного Ротшильда охватило беспокойство. Заперев баню, Ицик отправился в синагогу.

Старик сидел в пустом зальце, на передней скамье и страстно молился.

– Садись! Вместе помолимся. Может, одного из нас Господь Бог все-таки услышит, – рабби Гилель подождал, пока Бедный Ротшильд зашевелит губами, и продолжал: – У меня такое чувство, будто на всех нас скоро обрушится большая беда. Ибо недаром сказано у мудреца: кто спешит преждевременно и напрасно радоваться, тот раньше всех заголосит от горя.

Бедный Ицик не знал, кого в своих предсказаниях рабби Гилель имел в виду, но не перечил. Да и как перечить мудрецу, если своим заурядным умом ты не можешь постичь всей глубины его мудрости.

Рабби Гилель оказался пророком – беда и впрямь нагрянула.

Тихим воскресным утром началась война. Два дня на другом берегу реки, не умолкая ни на минуту, грохотала канонада и, поднимая клубы пыли, рвались снаряды. Видно, расположенные на подступах к местечку части, в которые входил и взвод Аркадия Шульмана, держали там оборону против немцев.

К вечеру грохот утих, и к бане подтянулись потрепанные в бою остатки взвода во главе с его командиром. Не переставая обливать себя холодной водой и отплевываясь кровью, он попросил у Ицика полотенце, разрезал его штыком, перевязал раненую руку и перед тем, как попрощаться, прохрипел:

– Какими же мы были олухами! С кем ручкались? С берлинскими волчарами.

Он смотрел на Ицика затравленными глазами и, облизывая шершавым языком потрескавшиеся от жажды и злости губы, на ломаном идише повторял:

– Если хочешь еще в жизни когда-нибудь попариться в баньке, бросай все и уходи с нами! Кого-кого, а Ротшильдов и всяких там Шульманов они по головке не погладят.

На рассвете, не дожидаясь, когда противник наладит переправу и переберется через реку, красноармейцы и их командир Аркадий Шульман покинули местечко.