Григорий Канович: Облако под названием Литва (сборник)

Их старания не столько радовали Бедного Ротшильда, сколько будоражили его душу. Никому в местечке не было никакого дела до родственников Бедного Ротшильда. Некоторые завсегдатаи бани, никогда не верившие в чудеса, даже ехидно посмеивались над Залманом Амстердамским и рабби Гилелем – нашли, мол, старики для себя потеху – разгадывать на досуге загадки и подкармливать Бедного Ротшильда пустыми надеждами.

Но рабби Гилель и Залман Амстердамский не сдавались. Напротив, они даже надумали собрать деньги для того, чтобы купить для Бедного Ротшильда билет и отправить его через Польшу и Германию в Париж с рекомендацией рабби Гилеля к его соученику по Венской ешиве – почтенному каббалисту рабби Мейше-Янклу – пусть тот поможет провинциалу во всем разобраться на месте.

– Жаль, что Ицик знает только идиш, – пригорюнился Залман Амстердамский. – Он вряд ли сможет договориться со своими французскими родичами.

– С идишем, реб Залман, он нигде не пропадет. На идише говорит сам наш Милостивый Господь Бог на небесах, и все народы, если чего им нужно, переводят Его заветы на их язык. Рабби Мейше-Янкл переведет слова Ицика на французский, – уверял Залмана Амстердамского рабби Гилель, согревая смешками свою пышную бороду.

Бедный Ицик поблагодарил их за хлопоты, но ехать в Париж наотрез отказался.

– Не уговаривайте меня. Я больного отца не брошу. Выдумали на мою голову, будто я чей-то родственник, и носитесь с этой своей выдумкой.

Залман Амстердамский не обиделся, спокойно и доступно объяснил Ицику, что без выдумки еврей – и не еврей вовсе. Евреи и самого Бога придумали, да не покарает Он меня за такое кощунство, – подытожил аптекарь.

Несмотря на возражения Ицика, его благодетели каждую пятницу, отдуваясь в предбаннике от пара и дневных забот, продолжали рядить, как получить ответ на вопрос: общие ли корни у Бедного Ротшильда с заграничными заправилами?

– Кажется, мне в голову пришла хорошая мысль, – сказал накрытый белой простыней и смахивающий на ночное привидение Залман Амстердамский.

– Реб Залман, уж раз вам в голову пришла хорошая мысль, то грешно ее так долго держать взаперти… Ведь и мысли гибнут от отсутствия воздуха.

– Никуда Ицику не надо отправляться, – голосом картежника, которому подвалил козырь, возвестил Залман Амстердамский. – Мы отправим в Париж письмо.

– Письмо? В Париж?

– Сядем и напишем черным по белому. Только не вашему другу Мейше-Янклу, а самому барону Ротшильду. Так, мол, и так. Живет вместе со смертельно больным отцом в таком-то и таком-то местечке в Литве замечательный парень… банщик. Впрочем, про то, что он банщик, писать не будем… Зачем им знать, чем он занимается? Главное, что он тоже Ротшильд.

– Письмо? В Париж? – рабби Гилель разгреб руками роскошную бороду, пытаясь легким прикосновением к ее белым струнам побороть свое искреннее недоумение.

– В Париж, в Париж. И без обиняков спросим у барона, нет ли у высокочтимого семейства Ротшильдов каких-нибудь родственников в далекой Литве…

– Письмо написать можно, – сказал рабби Гилель. – Но как оно туда дойдет, если мы не знаем, где эти Ротшильды живут – на какой улице, в каком доме?..

– Не беспокойтесь. Дойдет. Это наш почтальон не знает, где находится в местечке Цветочный переулок, а тамошние письмоносцы знают все назубок. Останови любого прохожего, спроси, где живет барон Ротшильд, и он тебе тут же ответит, – успокоил рабби Гилеля Залман Амстердамский.

– А дождемся ли ответа? Нам же с вами не семнадцать лет…

– Будем ждать. Ведь Мессию, рабби, ждут даже мертвые.

Может, рабби Гилель и Залман Амстердамский в самом деле сели бы где-нибудь в затишке и написали на гербовой бумаге письмо в Париж, но смерть Авигдора, отца Бедного Ротшильда, свела на нет их благие намерения.

В местечке не нашлось ни одного способного передвигаться еврея, который не пришел бы попрощаться со старым банщиком и проводить его в последний путь. Когда его, легкого, почти невесомого, накрытого белой впрок купленной простыней вынесли на нетесаных досках из хаты, рабби Гилель заплакал, и слезы, крупные, спелые слезы оросили его густую бороду.

– Не плачьте, рабби, – сказал Бедный Ротшильд. – Отец мечтал о смерти.

– Что ты говоришь, что ты говоришь… – залопотал тот. – Кто же, Ицик, мечтает о смерти?

– Тот, кому надоело жить. – Бедный Ротшильд замолчал, стал кусать губы и, сглотнув саднящую, стеснявшую дыхание горечь, выдавил: – Тот, кто наверняка знает, что это – единственная мечта, которая обязательно сбудется. И неважно – когда.