Однажды я написал рассказ и так же бросил листы по одному в щель, как письма в почтовый ящик. Был поздний вечер, море у берега замёрзло причудливыми ледяными фигурами, но я их не видел в чёрном окне, даже когда в темноте зажёгся пульсирующий свет маяка. И мне стало страшно. Я сбежал по лестнице вниз, на улицу, в чём был, на скользкий, весь в снегу, пирс, холод обжигал горло, у меня не было карабина, а то бы я выстрелил в зеркало маяка, потому что он разрушал мою анонимность, сигнализировал обо мне людям, которых я боялся. Я как будто указывал им путь, которого сам не знал.
Поднявшись наверх, в свою крошечную комнату, я вдруг рассмеялся, смех был отчасти истеричным: Господи! вся моя жизнь – это трясущееся тельце русского тоя, вышедшего из Снега, выжившего, потому что я всегда бил первым, не имеющего семьи и не нашедшего смысла, идущего к цели, которая как непроглядная тьма в окне, разлитые чернила на бумаге, которую нужно бросать в узкую щель, как в глухую бездну, и когда свет маяка загорается, это значит… Значит ли это, что он зажёгся от моих слов, от моих рассказов, и что всё это достойно указывать живущим путь? Или я обманываюсь, и маяк всё ещё пробуждают слова мертвеца? Мертвеца! Который так же бросал листы бумаги в никуда. К мертвецам всегда больше прислушиваются. У живых нет такой силы. И они не знают, отчего загорается свет на маяке. Загорается и гаснет. Загорается и гаснет.
Время похоже на песок, тонкой струйкой падающий в узкую горловину. Времени много в верхней и в нижней колбах, а в узкой горловине его мало и там оно быстротечно. Не успеваешь заметить, а его уже нет. Но это и не нужно. Всё, что требуется, переворачивать песочные часы и считать сколько раз перевернул. И громко кричать в усилитель голоса с четырьмя огромными колонками, стоящими на верху башни Точного Времени, направленных во все стороны света, чтобы было слышно всему Городу, когда перевернул:
– Пятьдесят раз!
Потом:
– Восемьдесят раз!
И ещё раз:
– Сто двадцать четыре раза.
После этого приходит сменщик, и считает уже он.
Вот такая у меня работа.
А сменщик кричит только два раза. Сначала:
– Сорок раз.
Потом:
– Семьдесят один раз.
Многие спрашивают, как это мы можем всё время следить за песочными часами, смотреть на падающий песок и не уставать. Но любой труд состоит из однообразных действий, и даже любимая работа большей частью – рутина, и меньшей – праздники.
И потом мы не смотрим всё время на песочные часы. У нас годами выработан навык чувствовать ритм часов. Он сродни неторопливому журчанию речушки в лесной чаще, с голосами птиц и насекомых, среди которых слышишь кукушку и считаешь. Ещё это похоже на беспокойство, нарастающее и в нужный момент подсказывающее, что пора переворачивать часы, чтобы песчинки, не переставая, падали из одной стеклянной колбы в другую.
Горловина, через которую они ссыпаются – это наше настоящее. В верхней колбе – наше будущее, в нижней – прошлое. И когда переворачиваешь песочные часы, всякий раз познаёшь истину, что прошлое и будущее – это одно и то же, и всё меняется только в них, а настоящее неизменно. И слышишь шорох времени и видишь через стекло вечность.
Покой легко увидеть за городской стеной, где нет ни леса, ни реки, ни голоса кукушки – бесконечный красный песок до самого горизонта, а в Городе, за высокими стенами, царит жизнь. Другими словами – суета и хаос, другими словами – люди, живущие не настоящим. И для того, чтобы беспорядка было меньше, нужны мы, выкрикивающие в усилитель голоса точный отсчёт времени. Пятьдесят раз – это сигнал открывать городские ворота, возле которых ждут торговцы, путешественники, рабочий люд и просто сброд перекатный. Восемьдесят раз – это значит, что наступает время отдыха и всем, находящимся в Городе, следует прекратить работать. Сто двадцать четыре раза – это сигнал, что невыносимая дневная жара закончилась. Сорок раз – это сигнал для тех, кто привык зарабатывать на сомнительных удовольствиях и превращает вечернюю жизнь Города в безумное веселье. А когда Город слышит «семьдесят один раз» – улицы пустеют и огромные ворота закрывают стражники на ночь.
Надо ли говорить вам, как сильно хочется многим ускорить «пятьдесят раз», продлить «восемьдесят раз», прибавить к «сорок раз». Не знаю, почему я отказывался от таких предложений. Разве я боюсь, что люди в белых шляпах раскроют мой обман? Они заняли очередь возле башни Точного Отсчёта и мечтают занять место Временщика, моё место. Сидят на широких ступенях главного входа и точно так же переворачивают свои песочные часы, но их отсчёт времени никто не признаёт.
Читать дальше