Марина Москвина: Ты, главное, пиши о любви

20 апреля

Бугрово

Юля – Марине

Зашла к Алексею, а его мама качалась в гамаке из рыболовных сетей, натянутых между березами. За спиной у нее дрова – от ветра. В гамаке Нина Алексеевна качается и зимой. Как она говорит, «над сугробом». А осенью листва упадет, – далеко видно, даже мышкующую внизу по полям лису.

Я ей что-то рассказала (наверно, важное). «Сейчас запишу», – говорит, и стала водить пальцем по ладони.

Нина Алексеевна еще помнит, как ее качал на ноге прадедушка, который мальчиком видел Пушкина в 1825-26 годах. Деду Николаю было тогда сто пять лет, а Нине Алексеевне два года. Деду Николаю говорили и объясняли: «это Нинка», а он, то ли уже плохо слышал, то ли плохо уже произносил, но он говорил вместо «Нинка» всегда «Минка».

Другой ее прадед – по маме – Ефим тоже видел Пушкина. А дочка Ефима, прабабушка Алексея моего, Матрена, помнила сына Пушкина, Григория Александровича, он жил в Михайловском где-то в середине девятнадцатого века.

Сто пять лет прожила и соседка деда Николая Акулина Скоропостижная (это ее фамилия по мужу), дочка знаменитейшего в округе михайловского попа Шкоды, с которым Пушкин любил выпивать и которому заказал службу в церкви за упокой Байрона. О Байроне, увидев его на портрете, поп сказал, что тот «красив, как девка».

А в соседней деревне у нас сейчас живет баба Саша, ей сто лет. Я спросила ее недавно о родителях, и она мне ответила:

– Мама была Анютка, а папа Иван Филиппыч.

Всех соседей своих, а им сейчас по семьдесят и семьдесят пять лет, она вынянчила. А сейчас в теплый день они рядком сидят на одной скамейке.

Это к вашей притче о молодильном чае.

Так и среди этих людей я себя чувствую младенцем.

25 апреля

Ханой

Марина – Юле

Hanoy – skazochney, gigantskie derevyi vishe oblakov. Na dgonke hodily v Kitayskoe more – ostrova skali i tumani…

Obnimayu!

26 апреля

Москва

Юля – Марине

Марина, пока вы во Вьетнаме, в Абхазии решили открыть музей Даура Зантарии.

Помню первую нашу встречу с Дауром. Вы жарили котлету, у Даура была аджика и какие-то гости из Абхазии.

Тогда мне Даур сказал о вас:

– Она не научит тебя ничему конкретному! Она научит тебя улыбаться, как ты уже умеешь, но не знаешь об этом.

Не знаю, по какой вы тропе сейчас идете, наверное, Хо Ши Мина?

28 апреля

Холонг

Марина – Юле

Zholtoe more – zelenoe,

v tumane tonut ostrova, ni solnca, ni luni –

potustoronniy mir.

Nedeliyu tam boltalis.

Obnimayu!

10 мая

Москва

Юля – Марине

Привет, привет – ждала, ждала, дождалась!

Пока вас не было, содрала обои и покрасила стены, даже написала иероглифы (все-таки родственники у меня китаисты), так что интересно было заняться каллиграфией.

Вынесла холодильник, чтобы не думать больше, чем его наполнять. Зато теперь я все быстро ем, это дисциплинирует. А то холодильник – какая-то нагрузка. Отныне ценю все холодное. Что добавляет радости.

12 мая

Норильск

Марина – Юле

Тогда тебя должно порадовать, что сразу после Ханоя с его сорокаградусной жарой я очутилась за Полярным кругом. Пурга, заледенелые дороги, тундра.

От гостиницы до культурного центра, где проходит фестиваль, мимо роддома с надписями на асфальте: «Спасибо за день, спасибо за ночь, спасибо за сына и за дочь!!!» – минут семь пешком, но такой свищет ветер ледяной, что мы заказываем такси.

Секунда! И ты на месте.

Долго летели над тундрой. Снега, снега, редкие деревца… Девушка Инна, организатор фестиваля и музыкант, рассказала мне – вдруг ее поманила Тундра. Внезапно Инна почувствовала ее властный зов. Вызвала такси, выехала за город, вечер, небо ясное, звездное, она в пальтеце, вязаной шапочке. Сказала таксисту – за мной сюда… через час.

– Я здесь подожду, – предложил таксист.

– Нет, – Инна говорит. – Уезжайте. Я хочу побыть одна.

Водитель отъехал и, слава богу, остался в поле зрения.

Стоит она посреди Тундры. Переживание, конечно, мощнейшее.

Через пять минут продрогла, аж вся заиндевела. Кинулась к машине. И они в молчании поехали в Норильск. Ни он, ни она за всю дорогу не проронили ни слова.