Виталий Волков: Туркменка

Ашот сообщил правозащитнику, что в нескольких городах Туркмении – в Мары, Чарджоу, самом Ашхабаде – народ вышел на улицы. Беглый министр предложил Ривсу самому прогуляться до Хитровки. Может быть, тому повезет, и он найдет одну из тех сотен листовок, что в течение нескольких минут успели разбросать подпольщики. Их милиция не поймала, но в отместку похватала тех, кто читал. «Если успеете, вы еще застанете следы невозможного. Наш народ поднялся с колен! Пишу только вам, потому что доверяю вам, как себе, хотя и не знаком лично», – высокопарно писал издалека опальный политик на языке великих революций.

Эгон сразу же связал это послание с недавним рассказом туркменского «друга».

Лейле потребовались минуты, чтобы обрести свободу от итальянца. При том советник-посланник отпустил от себя ловкую девицу ничуть не раздосадованный, а преисполненный надежды. Лейла устремилась к Ривсу, но по пути была перехвачена легким на ногу щеголем Даунли, лишь с месяц назад сменившим в Ашхабаде на посту директора бюро ИИМ старого доброго курителя трубки Джека Боулса, с которым Эгона связывало долгое приятельство. Ривс поймал себя на том, что сердце сжалось, когда ашхабадский паркетный новичок заключил в объятиях туркменку. Впрочем, возможно, свеженький британец раздражал его уже тем, что занял место Боулса, в чем виделось зловещее предзнаменование окончания века боулсов и ривсов. К тому же он завязывал галстуки немецким узлом!

«Стареешь, стареешь, Ривс», – пожурил он себя. Все чаще Эгон замечал, что стоит обратить зрачок микроскопа внутрь себя, как мелкие жизненные узелки обид распадаются сами собой и остаются только значимые.

Лейла уже шла к нему.

– Вы пропустили первый танец, Эгон! У вас пропал интерес к парным танцам? И к ровным галстукам? Ваш сегодня покосился, как Пизанская башня!

Ривс густо покраснел и прикрыл узел ладонью. На самом деле, если верить в такого Бога, при котором мир спасет красота, ничто не может оправдать скособочившийся галстук. И уж конечно ни война, ни смута.

Лейла никогда не краснела, цвет кожи не позволял. Но Эгон получил прощение, и они двинулись в танце.

Ривс совершал па, его уши внимали прописным буквам вальса, но мысли все еще кружили над Хитровкой. Он раздумывал над тем, что теперь может произойти. Разумно допустить, что туркменский друг Яхьяев, раз не ошибся в третьем случае, верно информировал его и в первом, и во втором. Хотя сейчас это уже не имело столь большого значения для работы Эгона. Теперь и без того переполненные тюремные камеры вздуются от напора измученных пористых тел, которые называются людьми и права которых он взялся защищать. Нет, защитить!

– Лейла, какое право для вас самое дорогое?

Девушка отшутилась бы, если бы сумела услышать в словах партнера малейший к тому повод. Но не услышала и решила обождать с ответом. Отчего-то ей показалось, что встречная потребность говорить о важном вот-вот сведет их обоих в ином, более тихом месте. Тогда она наградит его.

Вместо ответа туркменка прошептала на ухо Эгону, что из верных источников узнала: списки существуют, в них около десятка человек. На каждого фигуранта уже посадили одного – двоих знакомых. Подкинули, как обычно, героин, теперь обрабатывают, готовят к признательным показаниям.

– Как вы узнали? – на всякий случай спросил Эгон, но девушка только ретиво вздернула плечиками. Хорошо, что Эгон держал руку на ее талии.

Ривс решился. Он рассказал о митинге, избежав, конечно, упоминаний об Ашоте. Но Лейла отнеслась к рассказу совсем не так, как ожидал Ривс. Он надеялся найти союзницу, но девушка, напротив, высмеяла его за идеализм.

– Скажите правду, Эгон, о листовках вам поведал какой-нибудь Яхьяев? С выражением государственной важности на челе?

– Бред! С чего вы взяли? – вспыхнул Ривс.

– А с того, что у нас на площади людей даже голод не гонит. А голод, Эгон, не тетка! Три года назад здесь такой голод был, в Дашогузе люди мерли, и что? А вы меня хотите убедить, что туркмены из-за политики зад под палку поставят! Да они этих вельмож…

– Почему вы сердитесь? Я только что из города. Город сегодня стоил танца. Даже танца с вами.

– Не это ли вы там нашли?

Девушка, не укрощая танца, извлекла из сумочки платок и вложила его в руку партнера. Ривс пожалел, что упрятал перед танцем очки в карман. Пижон. Приблизив к лицу платок, словно протирая глаза, он разглядел вложенный в него листок бумаги.

– Ходите, на нас смотрят. Суньте в карман, это мой подарок. И немедленно поцелуйте меня в щечку! Я подарю вам еще один танец ближе к занавесу. А вы обеспечьте меня десертом. Хочу сладкое.