Иван Державин: Когда? Я его знаю

Он не знал, кому это сказал, или был уверен в своем могуществе денежного мешка. Побелевший Костя перегнулся через столик, за которым они сидели, ухватил одной рукой за жидкие волосы, другой за подбородок нувориша и проговорил, задыхаясь от ярости:

– Рабом ты вряд ли станешь – откупишься, а вот клиентом дома инвалидов я тебя сделаю.

Перешагнув через столик, он поднял Миленкина и стал бить коленом по животу и пояснице. Затем он подтащил его к креслу за рабочим столом и, приведя в чувство, сказал:

– Первую неделю будет больно, но потом пройдет, хотя напоминать о себе поясница будет до конца твоих дней. Но умрешь ты не от этого, а если надумаешь пожаловаться на меня или меня закажешь. Сейчас придет сюда человек, и ты официально передашь ему оба дома отдыха, после чего представишь его сотрудникам.

В кабинет вошли юрист с заготовленным договором передачи права собственности одному из сотрудников мэрии, этот самый сотрудник и нотариус. Вместе с ними вошел Володя толстый и встал у двери. Читая договор, Миленкин часто поглядывал на амбальную Володину фигуру. Впечатление усиливала обгоревшая Володина щека.

– А если не подпишу, потому что это беззаконие? – спросил он, скривившись от боли.

– Оставлю тебя с ним наедине, – указал Костя на Володю, который покрутил для убедительности пудовыми кулаками.

Миленкин опять скривился и потянулся за ручкой.

Через неделю на Костю было совершена очередная попытка покушения. Он был уверен, что его заказал Миленкин, но никаких действий против него предпринимать не стал, учитывая его яко бы шефство над интернатами.

Павлов согласился стать директором обоих интернатов при условии, что заберет с собой туда всех учеников своей школы, которые стали его правой рукой. Получив корпуса и смету, он ни разу не обратился к Косте за помощью, все сделал и добыл сам. Его знали во всех детских и благотворительных фондах страны, и от него шарахались предприниматели, но кое-что тоже давали, чтобы отвязался.

Вот и сейчас, встретив Костю у ворот, директор первым делом поделился тем, что утром привез три бывших в употреблении компьютера.

– Знаете, кто расщедрился? Сроду не догадаетесь.

Костя не имел представления. Предприниматели относились к благотворительности, как к теще, которую приходилось терпеть, как бы ее ни ненавидели. Как не сыскать зятьев, которые любили бы тещу, как Костя покойницу Любу, так не было практически предпринимателей, щедрых на благотворительность.

– Ну и кто же?

– Ваш будущий конкурент на выборах. Сначала я хотел отказаться, но потом подумал: вы все равно победите, а компьютеры он со злости выбросит, – и взял их.

– Правильно сделали. Они работают?

– Сказал, работают. Думаю, не обманул. Он понимает, что я его опозорю, если они окажутся негодными.

Зал бы битком набит. Кроме детей, здесь были родственники и знакомые. Костю все знали и встретили аплодисментами. Павлов усадил его вместе с Толей и ребятами в первом ряду, и концерт начался. Наряду со здоровыми детьми в нем активно участвовали дети, которые три года назад не умели говорить и двигаться. Сейчас они читали стихи, пели и танцевали. Восхищение вызвала танцевальная пара на колясках. Глядя, как самоотверженно они кружились в вальсе, Костя забывал, что они делали это на колясках.

Покидая праздник, он невольно задавался вопросом, почему нельзя понастроить таких интернатов для всех детей России? У государства нет на это денег? Чушь собачья. У Кости тоже их не было. Зато они были у Миленкина. А таких миленкиных в стране найдется несколько тысяч, не считая олигархов, на деньги только одного из которых можно построить тысячу таких интернатов. И никто, кроме прозападных либералов, не сможет набраться наглости сказать, что это грабеж, а не возврат того, что выкрали у народа.

Блокада Лесков

Поехать опять в Лески меня заставила развернувшаяся в последнее время в средствах массовой информации оголтелая травля мэра Верхова. Если раньше самым страшным обвинением в его адрес был его патриотизм, то сейчас, когда это понятие начали понемногу реабилитировать, как только Верхова не обзывают: и расистом, и националистом, и антисемитом, и вылезшим из помойки чудовищем прошлого, и врагом демократии и либерализма, и даже, что должно убивать наповал, Макаренко, но чаще всего киллером, учитывая его прошлое.

На этот раз поехала я в Лески не по заданию редакции «Криминала», а за свой счет в отпускное время. Что напишу и где опубликую и опубликую ли вообще, ничего этого я не знала. Но не поехать я не могла.