Вера Маленькая: Однажды в Коктебеле. сборник

Все получилось не так, не так. Девочка смутится, но в дом зайдет и чай выпьет, опустив светлые реснички. Учительница! Как она может отказаться? И вдруг навалится что – то темное, необъяснимое, непреодолимое. Губы задрожат и она попросит девочку поцеловать острый коричневый сосок. Школьница станет царапаться. Ее вырвет… Отражение опрокинется. Мелькнет перед глазами искаженное лицо рыжей Лены. Лавиной хлынет стыд. Что – то она будет кричать, а что и не вспомнит потом. Всю ночь просидит у лесного родника, кусая руки. Не думая ни о чем, чтобы не сойти с ума. Попросить прощения у девочки не решится. Какое прощение? Недостойна. Разве можно было повторить рыжую Лену, простодушную Лену с приветом?

– Это все из – за мальчишек, – подумает она с горечью, вспомнив то смутное, что мучило ее в детстве, когда ночью, украдкой, братья тискали ее и щипали. Смутное было запретным, приятным и стыдным. Взорвалось через столько лет, выползло, как страшный паук. Забыть, забыть… Ах, как не хватало мамы. Мамочки не хватало!

Потом окажется, что и со стыдом жить можно, если постоянно не копаться в причинах, если забыться в работе. Он будет уходить в прошлое – тик – так, тик – так… А когда появится Ленечка и струйками побежит молоко из располневшей груди, только это и будет иметь значение, только это. Правда, тогда, пять лет назад, она все – таки спросит у односельчан, зачем приезжала красивая женщина?

– Так и не поняли, – ответит кто – то, – не в себе была Оленька. Про зеркало старое спрашивала. Оно ведь из их дома. Сейчас мода на старину.

Зеркало, зеркало! Так вот оно чье. Она не задумывалась. Подарили и подарили. Беленькая девчушка крутилась перед ним, артисткой, похоже, хотела стать. Крутилась, сияла улыбкой. Вот почему появляется веселый лучик. Впрочем, мистика. Стоит в сенях и стоит. Не мешает. Или может, отдать кому – нибудь?

Надо жить спокойно. Немолодая… Какие зеркала? Вдруг опять вспомнишь себя семилетней, влюбленной в большую рыжую Лену, и защемит сердце. Или молодой, мечтательной. Мечталось же о чем – то, кроме розового чуда. Принца в мечтах не было. Странно – то как. Что было? Грезы о тихом, солнечном доме на берегу прекрасного моря. О невиданных цветах вокруг дома. О большой рыжей собаке, о смешной черепахе, о полках с книгами, о путешествиях. А главное, о маме, которая ходила бы по дому в красивом платье, целовала бы ее утром и перед сном, пекла бы вкусное печенье и не рожала больше, не рожала. И лучше была у нее только она, Алька. Вот оно ее зазеркалье!

Однажды Леня спросит:

– Ма, почему мы не ездим к твоим братьям и сестрам? Такая большая родня. Это же здорово».

– Далеко, сын, – ответит она, а подумает с горечью: «Чужие. Чего к ним ехать?» Она и с мамой больше не виделась. Только письма, только открытки. Да и нет ее давно. Даже о похоронах не сообщили. На старой фотография маленькая женщина, очень похожая на Аллу в юности. В чем было мамино счастье? Не узнать. Теперь не узнать. И нет, наверное, рыжей Лены, согревающей ее возле большого, теплого живота.

Нет солнечного дома у моря. Но есть вот этот, в деревне, окруженной лесами. Цветов полно в палисаднике. И счастье – сын. Вот приедет, и она попросит… О чем же его попросить? Как мало желаний! Желаний мало.

Владимир ждет Ольгу возле клиники. Ждет и боится, что опять выйдет заплаканная, растерянная. Сегодня третий сеанс у психотерапевта, которого посоветовал тот самый хороший психолог. Случай – то непростой. Ждет и пытается понять, а ему для чего это нужно? Не жена, не любовница. Ну, помог, увез ее из той деревни. Не в себе была. На грани была. И все, все! Еще – то что? Она ни о чем не просит, сам навязывается.

Ольга появится стремительно, вытирая глаза. Душу словно иголками прошьет. Жалость, нежность? Да кто его знает. Обнять, прижать к себе, убрать со лба дурацкую челку, обцеловать лицо, на котором слегка проступили веснушки. Рявкнуть на весь мир: «Моя!» И никому… Никому! И пошли к черту психотерапевты, детская ее травма. Он бы сумел, она бы с ним ничего не боялась. Но разве реально? Не пустит в свою жизнь. Да и не того ей сейчас.

– Как ты? – спросит он в машине и легонько погладит руку. И снова прошьет душу. Да что же такое – то?

– Не знаю пока, – ответит она, а руку уберет, – врач сказал, что все хорошо. Не будет больше желания отомстить и навязчивые роли уйдут совсем. Я ведь простила и у нее прощения просила. У учительницы!

– Как это? – не понимает он.