Алексей Брайдербик: Движение

– Но я же стою́ перед тобой и разговариваю, а значит, нет полной пустоты – есть частичная наполненность, – возразил я.

– Да, – кивнул парень, – благодаря тебе мир не пуст, но когда ты уедешь, всё станет, как прежде, пустым.

– В смысле? А как же ты? – удивился я.

– Я? – переспросил парень. – О, меня не стоит рассматривать как что-то, что убавляет бесконечность пустоты и раздвигает границы наполненности. Я одновременно существую и нет. Я – метафора, конец луча света сознания, превращенная в тень мрака забвения.

– Метафора?..

– Конечно.

– Но я тебя вижу.

– Потому что я этого хочу.

– Если ты метафора, то метафора – чего?

– У тебя есть предположения?

– Не знаю, – в недоумении пожал я плечами. – Может, человека? Природы? Бога? Мира в целом?

– Почему бы и нет! – улыбнулся парень. – Я – метафора метафор, метафора конкретики. Метафоры существуют для того, чтобы служить вместилищем для уродливой и безжалостной правды, истины и критики. Метафоры нужны тогда, когда нельзя говорить правду, истину, нельзя критиковать. Я – все перечисленные тобой варианты метафоры: Бога, человека, природы и мира. И всё же не только их, но и их сочетания, промежуточных стадий и форм – как непостижимых в силу их особенностей, так и понимаемых буквально с первой минуты. Я – метафора, и только сверло ума может добраться до золота истины, которое скрыто во мне, но – бойся, ибо без понимания невозможно им распорядится. Посмотри, как я одинок, хотя звуки, которыми наполнены грани мира, говорят, что это не так, но звуки – это еще не человеческая речь, звуки природы, сколь бы они ни были прекрасны, лишены для меня смысла, ведь в них нет слов и сами не оформлены в слова. Однако звуки окружающей реальности, даже в бесформенном состоянии, для меня предпочтительнее, чем гробовая тишина, которая так омерзительна из-за своей пустоты.

– Это интересно, – задумчиво произнес я.

– Да, если путь к пониманию подобных истин легок, – сказал парень.

– А разве он может быть трудным?

– Вероятно, – парень выбрался из кустов и отряхнулся. – Итак, мне пора!

– Куда?

– Подальше от дороги и от здешних мест.

– Удачи тебе! – с изумлением сказал я.

– Спасибо, – парень помахал мне рукой и вновь направился в заросли кустарника.

– До свидания, – бросил я вслед.

Мой автомобиль вновь устремился вперед.

День продолжал свое течение – неспешное для всего остального мира, и шумное, насыщенное событиями – для меня. Я остановил автомобиль у обочины и, сильно сощурясь, посмотрел на солнце.

Дневное светило – зримое воплощение победоносности добра и жизни, растапливающее ледяные оковы тьмы. Солнце, твой блеск и жар, сплетаясь воедино, обжигающими поцелуями остаются на лице мира. Солнце – тучный король дневного неба ворочается на своем голубом ложе, а облака – бесформенные стражи, охраняющие его покой.

Я обратился к Солнцу.

– Расскажи мне о себе.

– Давным-давно, – начало оно рассказ, – я было пристанищем святого народа, он верил в это и думал, что не может быть иначе, хотя встречались те, кто утверждал обратное или с неохотой соглашались, сомневались, носили мысль о святости их прошлого, но абсолютной греховности настоящего и неизвестности будущего. В будущее всегда ведет распутье, оно существование и небытие – как вероятность чего-то, так и его невозможность. Это распутье – часть пути – во времени и пространстве – и путник, идущий по нему, волен и остановиться, и сойти с него, и даже попытаться вернутся назад. Мой народ попробовал всё – и нашел свою судьбу и предназначение в распаде. Однако это не смерть, а иной уровень пребывания, могу ли я сказать, что он правильный? Нет. Могу ли я утверждать, что он верен? Отнюдь. Могу ли я заявить о его размытости и неопределенности? Возможно.

И Бог, и голос разума, и совесть – показывали моему народу то, к чему он должен был стремиться, но почему-то шел в совершенно ином, противоположном направлении, думая при этом, что движется туда, куда надо, ни разу не усомнившись. И так – до распада? Отчасти – да! Отчасти – как посмотреть! Отчасти – не совсем.

Мой народ разбросан по другим планетам – везде, куда достигает фантазия и мечты. И я могу только вспоминать о нём, представлять возведенную им реальность. Я просыпаюсь, и мысль моя о них оживает, как цветок после дождя, я засыпаю, и размышления о них летят сквозь тени и призраки космических тел, живых и уже умерших. Слава о моём народе неразрывными нитями тянется сквозь оды, песни, памятники – и это хорошо, лучше, чем войны и сражения, посредством которых они пытались возвыситься, ибо война никого не делает великим, а мирное время способствует возвеличиванию.