Татьяна Вайдукова: Самая лучшая МАМА Земли. или хроники жизни в двух измерениях

Мамуля со своими подопечными.

С этой незабываемой ночи и началась моя дружба с ней. Мы часто просиживали с ней допоздна, непринужденно разговаривая, ходили в кино, на танцы или просто бродили по поселку. Она мне подарила небольшую свою фотокарточку в форме листочка, и я носил ее с собой. Это был мой талисман. И когда я был в лесу, я часами смотрел на улыбающееся лицо в листочке, и мне было весело, спокойно и радостно. Я не мог прожить и трех дней, чтобы не сходить в поселок, чтобы не увидеть ее. Почти каждую ночь я видел ее во сне. И только за работой забывался, да и то ненадолго.

Выпал снег. Вода в лужах замерзла. Кончался ноябрь. Птицы уже давно улетели на юг, в лесу стало тише и скучнее. Коля рассчитался и уехал в город. Володя женился и в лесу бывал все реже и реже. Я по-прежнему ходил в школу. И вот однажды, когда я пришел к Наташе, в комнате были Костя с другом. Костя считался художником, хотя работал плотником. Он часто хвалился тем, что учится заочно на художника и регулярно отсылает свои картины в Москву для оценки. Хотя был случай, когда он местному заказчику рисовал коврик для стены. На коврике, по его мнению, был изображен всадник на коне, склоняющийся для поцелуя девушки. Но по мнению других, вместо коня было какое-то животное, напоминающее чем-то осла. И с этого животного склонялось другое животное, для поцелуя какого-то, еще более страшного, третьего животного. По всей вероятности заказчик плохо разбирался в живописи, и потому наотрез отказался брать этот коврик, вежливо говоря: «Видите ли, этот коврик я хотел повесить над койкой, но боюсь, если я это сделаю, то по ночам буду видеть кошмарные сны, а на огороде у меня уже чучело есть, так что извините, но я не могу взять этот прекраснейший ковер». И вот этот Костя ходил по комнате, заложив руки за спину, и философствовал об искусстве, любви и в основном о себе. «У меня есть настоящая, сильная, никому не отданная любовь», – делал он толстые намеки, – «И если эта любовь кому достанется, тот человек будет самым счастливым».

– А как же ты женился? – удивилась Наташа.

– Это было просто увлечение, – оправдывался художник, продолжая ходить по комнате и глядя куда-то в потолок.

Затем он перешел на тему о чувствительности, где счел нужным заметить, что это качество у него развито, как у художника, в совершенстве.

– Я могу с одного взгляда определить фигуру женщины, под какой бы одеждой она не была», – хвастался он.

И когда его красноречие иссякло, он, сославшись на какую-то причину, ушел. У нас с Наташей возник спор.

– Костя тебе понравился? – спросил я.

– Да! Он рассуждает грамотно и обдуманно!

Во мне проснулось чувство ревности и я, горячась, доказывал:

– Просто этот человек имеет большой запас заученных фраз, и я не спорю, он вставляет их к месту, но со временем этот запас может исчерпаться, или будет повторяться. И тогда это быстро надоест. Кто его знает, быть может, он своей жене тоже когда-то говорил, что у него есть сильная, никому не отданная любовь. Я ему почему-то мало верю.

– Быть может, ты не веришь, что он умеет определять фигуры людей под одеждой? – спрашивала Наташа.

– Это может сделать каждый человек, если только он видит. Конечно, художники – натурщики, рисующие людей, определяют более точно. Но какой же он художник?! Он такой же художник, как и я поэт! В какой печати были опубликованы его картины? От его рисунков люди начинают заикаться, страдают бессонницей. И если он еще будет продолжать рисовать, наверняка сойдут с ума! – горячился я.

Это был наш первый дружеский спор. Он не помешал нашей дружбе, а еще крепче сделал ее.

Подходил новый 1965 год. Мы с Наташей договорились встретить его вместе. Дня за два до Нового года, я принес в ее комнату самую красивую елочку из моего леса. Я смотрел, как радуется Наташа и тоже радовался вместе с ней. Мы вместе ее украсили игрушками и снежинками, обсыпали друг друга серебристым снегом, повесили две бенгальских свечи, выключили свет и подожгли их. Свечи горели, разбрасывая искры, освещая елку, игрушки и комнату. Мы стояли, обнявшись, и радовались, как дети. А когда от свечи остались только два уголька, которые все тускнели с каждой секундой, мы все продолжали стоять и смотреть. А когда не стало видно и угольков, мы обнялись еще крепче, и, чуть покачиваясь и ни о чем не говоря, продолжали стоять, каждый думая о своем. Было легко и радостно. Рядом был друг, которого я любил больше всего на свете!