Александр Никонов: Пепел родного очага

Незнакомец ответил, и Хункарпаша засиял:

– Дорогой, да знаешь ли ты, что мы с тобой братья!? Ведь наши отцы тоже братья, родные братья! Понимаешь, нет?

Гость удивленно заморгал глазами.

– Я этого не знал, я думал, здесь живут совсем чужие люди.

Хункарпаша стиснул своего брата в объятиях и сквозь слезы зашептал:

– Как я рад, как я рад тебе! Ведь мы думали, что вас давно уже нет никого в живых. Проходи, проходи, – подталкивал Хункарпаша брата в спину, – дорогим гостем будешь.

Через несколько часов братья сидели за обильным столом, пили вино и говорили, и говорили. Гость спросил, как здоровье его родных, как они живут, как их дети. Хункарпаша приуныл.

– Мать умерла прошлой осенью, дай ей Аллах райские кущи, отец болеет, но еще держится. Все живут в нашем родовом селе. А как вы, как дядя, тетя, сестры, брат? Ведь мы ничего о вас не знаем, слышали только, что забрали вас, а за что, куда…

Брат тоже свесил голову.

– Я тоже много не знаю. Ведь когда нас забрали, мне было только двенадцать лет. Я тогда совсем ничего не понимал…

Рассказ брата занял время до самого рассвета. С их семьей случилось то, что случалось с миллионами других семей в России. Кто-то, неизвестный, написал в органы донос, что якобы хозяин семьи в горячем споре с односельчанами доказывал, что чеченский народ, который депортировали во время войны в Сибирь и Казахстан, не весь виноват в тех злодеяниях, в которых его обвиняют власти; что достаточно было изловить предателей, помощников фашистов и убийц, чтобы не страдали их семьи да и весь народ. Уже там, в лагере переселенцев, сын слышал, как отец говорил матери, что ничего такого не говорил; что ему наплевать на политику и на тех, кто ее делает; что ему важнее счастье и благополучие своей семьи; что так и не нашлось ни одного свидетеля из односельчан, которые доказывали бы, что он мог такое сказать. Но мать только плакала и обвиняла его во всех бедах, приключившихся с ними.

Потом отца с матерью отправили куда-то в Сибирь, а четверых детей определили в спецлагерь для детей. Когда брат рассказывал, что он пережил вместе с братьями и сестрой, то слезы сами собой навернулись на его глазах, и он с хрустом сжимал кулаки. Через полтора года его определили в фабрично-заводское училище, которое ничем не отличалось от тюрем и лагерей, разве что тем, что тут учили профессии и вместо вооруженной охраны были надзиратели, которых почему-то называли воспитателями и мастерами. Что потом стало с его родителями, братьями и сестрой, он не знает до сих пор. Пытался узнать через органы уже после реабилитации, но там так на него цыкнули, что он сразу понял, что если еще хоть раз туда сунется, то снова окажется в тюрьме или лагере. Сейчас он живет в Казахстане, работает на заводе токарем, женат на казашке, у него есть сын – ему два годика. Живут они в глиняном бараке, но лучшего жилья там и нет. Когда ему дали паспорт и разрешили передвижение по стране, он решил поехать на родину, навестить старый дом, родственников, друзей детства.

– Жалко, что не сохранился наш старый дом, – вздохнул гость, когда солнце стало выползать из-за горбов гор.

Хункарпаша улыбнулся и встал.

– Пойдем, покажу тебе кое-что.

И повел дорогого гостя через виноградную аллею, показал на скрывшийся в зелени летний домик.

– Узнаешь?

Гость удивленно вскрикнул:

– Не может быть! Неужели это наш старый дом? Мне казалось, что он стоял совсем в другом месте и был таким большим.

Брат почти бегом забежал в дом, оглядел сенцы, комнату, печь, подошел к косяку и что-то стал на нем разглядывать, потом показал Хункарпаше на зарубку.

– Гляди-ка, сохранилась! Это я ее сделал за несколько месяцев до ареста. Понимаешь, брат, я был совсем маленький, не рос совсем. В войну было голодно, отец воевал, а мать надрывалась за всех одна, жили только тем, что рожала земля. Я, конечно, тоже помогал, ведь я был самый старший мужчина в доме, но что мог сделать пацанёнок… Жили впроголодь. Может, поэтому я и не рос. Сестры, брат, друзья – все смеялись надо мной. Поэтому я каждый месяц тайком, пока никого не было дома, измерял свой рост на этом косяке. Думал, что так быстрее вырасту…

Гость обнял косяк и долго стоял, закрыв глаза. Он втянул воздух ноздрями.

– Здесь пахнет домом, мамой, отцом, пирогами, дынями, арбузами, виноградом.

Он открыл глаза, показал на дальний угол.

– Здесь спали отец с матерью. Тут висела такая пестрая занавеска, от потолка до самого пола. Летом они перебирались в сени. А мы все спали за печкой, в самом теплом месте.