– Не пущу тебя, я не могу без тебя, не оставляй меня, пожалуйста!… Мне хочется выть, я плачу без конца…
Она плакала. Горько. Лёжа на нём. Укрыв его лицо волосами своими, – плакала ему в ухо, висок. Словно её сильно-сильно обидел кто-то – только что… У Анрэи рвалось сердце.
Как он может оставить её? – на час, на два, на три!
– Наэтэ, миленькая, – тихо, тихо, – он сам не мог удерживать себя от слёз.., – всё будет хорошо…
Они лежали так долго, он её почти успокоил… И тут его шибануло: Юра! С деньгами! Уедет ведь, если он опоздает, и что? – опять оставлять Наэтэ? Нет-нет… Часов нет, Боже!.. Она сверху смотрела на него опять – как утром, когда они проснулись… Он гладил её волосы.
– Мой, мой.., Анрэи, – говорила она, шмыгая носом…
– Наэтэ, надо идти, – с болью вышло из него, – а то провороним своё счастье.
У неё опять в плаче искривились губы, всё лицо – мука и безысходность горя на нём…
– Я быстро, правда, – тут недалеко…
Он ждал Юру минут двадцать – раньше пришёл, от страха, что проворонит. Мог бы с Наэтэ ещё побыть… Когда он сел к нему в машину, Юра долго мучил его рассказами о том, как нужно вести себя в столице, он теперь там частый гость – то на летучки летает к ним, то на стажировки… Анрэи бесцветно поддакивал, всё время разглядывая картину ужаса на своём внутреннем «экране», – как Наэтэ, сжавшись до невозможности в комочек, сидит в углу дивана у стенки, поджав колени к подбородку, и дрожит – «брошенка», «подкидыш»… Он так и оставил её, когда уходил. Она даже ничего ему не сказала, не проводила даже… Она и правда – боялась, боялась страшно. Что он выйдет и не вернётся. Этот страх был сильнее её. «Боже мой, миленькая, Наэтэ, – мы справимся с этим, справимся… Я с тобой, с тобой…».
– Ну, ладно, – закруглил Юра, доставая пачку денег, перетянутую резинкой.., – Лепов, – решил он послушать Анрэи, так как его очередь теперь – болтать, – так что за баба там? Говорят, тебя с нею видели, когда ты её куда-то вёл под локоток… Колись, давай, – засмеялся он.
– Да откуда я знаю? Там у нас баб столько , – только в нашем кабинете восемь штук. Мало ли с кем я хожу «под локоток» по сто раз на дню, – ответил Анрэи, желая поскорее закончить тему. – Да и не только я. Там на три директора-мужика по сто восемь девок-процентщиц, и все локоток подставляют… Ну спутали меня с кем-то… Ну бред.
– Да ладно, – добродушно хлопнул его по плечу Юра, – будто понимал, что Анрэи «шифруется», – все мы бабники, всё нормально…
«Все да не все, – подумал Анрэи, – я – нет». И представил себя голым в бане с восемью «девками-процентщицами» из своей конторы – маленькую Машу с большой грудью, кривоногую Оксанку с аэродромной спиной, толстоватую Ольку – телеса потряхиваются, как желе… И ему жутко стало до изморози… И жалко их. Наэтэ рядом с ними, как Ника Самофракийская рядом с пигмеянками неказистыми. «Их бы на пару лет в Гималаи, на Тибет, – подумал он, – на выправку. Душевную. Смотришь, и красота бы в них проступила. Хоть какая-нибудь…».
После Юры Анрэи сразу же поехал к Михе – на автобусе, деньги теперь у него есть – ездить…
Отсутствовал он почти четыре часа. На обратном пути его прошибал горячий пот – так он страшился за Наэтэ.., так не мог вынести этой «картинки» – клубочек Наэтэ в углу дивана, у стенки…
И когда он вошёл в комнату, а на улице уже темнело, и в комнате было так тоскливо-серо, что взвыли все кошки на душе, Наэтэ всё так же – клубочком – сидела в углу дивана, у стенки, и дрожала… На него блеснули её намученные глаза.
– Анрэи.., – только и проговорила она тихо, срывающимся голосом… Он сел рядом, прислонился лбом к её коленям и заплакал.
– Любовь моя…
И так они сидели долго. Пока совсем не стемнело… Потом он её отласкивал, отмаливал, отогревал, отцеловывал с головы до лодыжек и пяточек, просил у неё прощения… Пока, наконец, она не стала прежней, не расслабилась, не улыбнулась – вымученно, обессилено, не ответила на его ласку…
«Как же остро она переживает одиночество, гораздо острее, чем я, – думал он, – как она могла жить, как могла защитить себя?.. Как же ранят её – обида, оскорбления, слова… Ты – восторг, Наэтэ, ты – власть, ты – моя любовь, – я не оставлю больше тебя, – слышишь? Слышишь?»…
Их «мирок» долго восстанавливался, как после тяжёлой болезни, камнепада – поразбившего улицы и машины… Он, кажется, впервые вспомнил, что в квартирке есть электрический свет. Включил. Наэтэ стала, как на полотнах Пикассо – безобъёмным рисунком в этом свете… Он принёс с собой разной еды, настоящий кофе, вкусный чай… Он что-то готовил на кухне, всё роняя. А Наэтэ сидела на узкой табуреточке, сдвинув голые колени, смотрела на него безотрывно, и шмыгала, шмыгала, время от времени роняя слёзы… Он же всё приговаривал:
Читать дальше