Валерий Протасов: Река времени. Дневники и записные книжки

Норманисты уверяют, что славяне не способны к самостоятельной государственности. Вряд ли это так. Просто всякий плод созревает в своё время. Да и государство отнюдь не высшая и, тем более, не вечная форма общественной жизни. «Временное зло», как выразился К. Маркс. Общинные же начала вечны. Они были до государства и будут после него. Кто-то сказал: «Империи держатся насилием, человеческие общества ― совестью».

Более цельными, духовно здоровыми представляются русские люди прошлого. И всё оттого, что воспитательные основы были крепче. Здание строилось прочнее. При всех недостатках Россия была их домом. Потом она стала лабораторией мировой революции.

Природный русский патриотизм давно не в моде, даже слова эти произносить небезопасно. Есть только советский. Люди привыкли к мысли, что лучше молчать. Нет его ― и ладно, как-нибудь проживём. Разговоры на эту тему кажутся странными. Ухо отвыкло от этих слов.

Если бы хоть некоторые из нас были такими же сыновьями отечества, какими были люди прошлого, прочно стоявшие на родной почве, многое можно было бы изменить, многое поправить!

Вот думаю обо всем этом, а кто разделит со мной эти мысли? Где эти сыновья отечества?

Говорят, счастье – это когда ты нужен людям. Значит, несчастье, когда не нужен. Бывает, человек сам не хочет к людям выходить, своё хранит в себе. А, бывает, что и хочет, да не может, слово его связано. Как будто оградой обнесено то место, откуда слово может разлететься во все стороны света. Что ни говори, как ни объясняй, а всё сводится к тому, что можно назвать духовным геноцидом.

Одни ― избранные (кем и за какие достоинства?), другие ― даже не званные, а докучливые просители у порога. Избранным они мешают. Особенно, если живут в провинции и не могут толкаться по столичным редакциям. Здесь логика замкнутого сословия, цеха средневекового, высокомерие метрополии к провинции.

Остаётся только мечтать о самостоятельных изданиях, как у братьев Достоевских. Кто знает, что бы мы прочли, какие «Дневники писателя»!

Великое дело ― слово. Даже написать, высказать наболевшее – и то благо, глоток воздуха. Из таких глотков и складывается жизнь. Зачем же отнимать её у тех, кому есть что сказать? Каждое задушенное искреннее слово – ещё одно поражение, и не только отдельного человека, но и всего общества, ещё одна болезнь, загнанная внутрь. Мы ― больное общество. Страшно представить, что же это будет, когда загнанные внутрь болезни выйдут наружу!

Говорят по привычке: у нас нет Пушкина и Толстого. И сам я так говорил и думал. Но есть у нас другие, сказавшие то, что прежним не снилось. Глубь народных корней заговорила в В. Распутине, В. Белове, В Астафьеве. Три богатыря русской литературы. Да и не трое их, а целая дружина; за ними и вовсе целое войско. Есть кому защитить Русь! Сначала словом, а потом и делом. То, что народ копил и берёг в прошлом, теперь высказывается с небывалой силой. Как будто перед последним временем, перед судом божьим! Что только будет после: пустота после наказания огненного, или воскресенье?

«Прощание с Матёрой» В. Распутина близко к пророческим книгам «Ветхого Завета». И имени, кто написал, не надо. Долго будет шагать эта книга по земле и приходить к людям постепенно, как «Тихий Дон», пока не станет всенародной книгой, народным пророчеством. Даже, может быть, не сама книга, а слово сказанное. Оно пройдёт по нашим душам и оставит в них огненный след, когда и книга забудется.

Литература наша ушла на север, туда, где живее сохранилась народная душа, как когда-то уходили целые селения от смуты и неправедности жизни, сохраняя душу свою. Где душа живее, там она страдает сильней, кричит громче, стонет внятнее. Было: душа страдала сильнее и отзывалась на страдания в средней России – и у нас была великая литература (не в этом ли разгадка литературного чуда плодородного подстепья?). Теперь она идёт к нам с севера, из Сибири, как некогда с Волги пришло ополчение Минина и Пожарского.

Написать бы о такой деревне, которая началась с хорошего семени и держится из рода в род. Как остров посреди моря. Ни ветры её не берут, ни мутные волны не захлёстывают, дурное не прилипает. Уехал, стал другим, забыл заветы рода – не возвращайся, деревню не порти, чужих обычаев не заноси.

Утопия? Ещё вчера таких деревень было много. Ими и держался мир. Не все были «Суходолы» и «Бруски». Что же случилось? Отчего безумие заглянуло нам в очи?