Валерий Протасов: Река времени. Дневники и записные книжки

Наши тенденциозные публицисты похожи на щедринских господ-самодуров. Стоит им набрать силу, и они начинают раздавать одним оплеухи, другим похвалы. То и другое только потому, что им так «ндравится».

В «Литературной газете» о «Печальном детективе» В. Астафьева: поносит интеллигенцию, и как он смеет? Но разве то, что описано в рассказе, ― интеллигенция? Конечно, старая русская интеллигенция в массе своей была и слабой, и расплывчатой, большей частью, от деликатности, но и жертвенной, не мыслившей жизни без идеалов. Теперь же она, за немногими исключениями, прикормлена властью, запугана и мало похожа на прежнюю даже внешне.

Так имел право писатель замахнуться или не имел? Но ведь споры эти бессмысленны. Писатель с правдой в душе такой критике не подсуден. Ничего личного автор в виду не имел. Он будет писать так, как скажут ему сердце и совесть. Это и есть его собственный суд.

Спорят о судьбе провинциального писателя и вообще всякого стремящегося к свету жителя глубинки. Гадают, отчего это все рвутся в столицу. Тема старая, как мир. И разгадка проста: дефицит культуры, как, впрочем, и всего остального. Мысль расцветает там, где ею насыщен воздух, где много театров, музеев, творческих людей, где, как в аккумуляторе, собрана энергия.

Другое дело, что надежды провинциалов в столице часто не сбываются. Здесь и свет ярче, и тень гуще.

Сколько чепухи, ненужного вздора говорится в нашей печати, по радио и телевидению и не говорится самого главного, что поневоле думаешь: за истиной надо обращаться только к писателям прошлого. Они умели смотреть в корень, говорить о самом важном. Нынешние почти все помешались в уме.

Одного писателя, даже одну его книгу, читаешь всю жизнь. И впечатление всегда одно: безобманного наслаждения. Так читаю Г. Флобера «Воспитание чувств» (и совершенно с другим, неприятным чувством почему-то прославленную «Мадам Бовари»). И то, и другое с первого впечатления.

А бывает наоборот: сначала восхищение, жадный интерес, потом остывающая сдержанность, потом сомнение и, как выдох, отчуждение.

Тут, наверное, как в любви. Бывает книга сомнений и измен, а бывает книга верности.

Многие беды на земле, весь сор жизни – от ложных страстей. Сколько пророков это говорили! А разве изменился человек? Изменился мир? Может быть, теперь настало последнее время, когда ещё есть возможность одуматься.

Все лучшие наши писатели сейчас ― это люди не из столицы. Да и вся русская литература прошлого разве не провинциальная? С «маленького», простого, провинциального человека, станционного смотрителя, гоголевского пасечника, тургеневского Герасима, Макара Девушкина началась большая литература.

Если недостаток интеллигенции ― мягкость, то что сказать о людях с каменным сердцем, знающим одно только «дело»?

«Музыка смягчает душу!» ― так сказал бы я тем, кто не знает, зачем на земле цевница Аполлона.

Всем делам на земле есть место, но нельзя, чтобы душа затвердела только в делах.

«Мы оканчиваем свой земной путь, оставив не более ста листов написанного и произнесенного. А, между тем, сколько остается несказанного!».

Пришло во сне, когда я заснул перед утром второй раз, как слова какого-то героя, в котором была и часть меня.

Отчего трудно пишется? Оттого, что до низкой жизни благополучному писателю надо как бы нагибаться, а без неё нет корма для пера. Но писатель не белоручка, аристократом быть не может. Жизнь ― его пища со всем её сором.

Много говорят и пишут о писателях и поэтах, не оставляя ни одной косточки не тронутой, ни одного секрета в тени, называя это наукой об их жизни. И вот вместо тайны – примелькавшееся лицо, привычные слова: всё, как стёртая монета.

Наше время, как поле несеянное, в душах развалины, и дикие псы бродят между ними, жирея на разложившихся останках. Все грамотны, но мало образованных. Духовно обеднённое время. Дошло до того, что редко увидишь человека, идущего из библиотеки с книгой в руках.

Бывает, с человеком долго не соглашаешься, не желаешь видеть в нём то, что не видеть, не признавать мудрено. Но мы умудряемся не видеть.

Время течёт, ни на миг не останавливаясь, как вода в реке. И если б мы замечали и чувствовали эти изменения, заключённые в каждом миге, это сначала, наверное, было бы страшно, а потом изменило бы всё.