Станислав Афонский: Холостяки и женщины, или Что сказал крокодил?

– Либи… что? – переспросил Витя,

– До, – ответствовал Вяч.

– До чего и что?

– Слон, едрит твою в перекосяк, пошевели ушами и извилинами, – начал раздражаться Вячеслав. – Либидо – это… желание сделать женщине, и себе, приятное, и чувство способности это приятное сделать той самой своей частью организма, которой нет у женщины.

– Бородой, что ли?

– Издеваешься? – грозно спросил Вяч.

Витя прыснул смехом.

– Не издеваюсь, а шутю, в смысле шучу. Ты бы так сразу по-русски, и сказал: встаёт. А то закрутил про какие-то «либиды». Так что там ещё было приятного у Марины?

– То, что она косметику не употребляла. Это качество её очень ценил мой друг. И совсем не потому, что имела идеальную кожу лица, его конструкции и безупречную красоту. Упрёк ещё тот можно было бы дать… Если бы друг разрешил. Не применяла косметику – и всё. Хоть ешь её с сыром. Таков уж был её стиль. А до причин он не докапывался: зачем искать причину хорошего, если оно и без того хорошо?

– А, может быть, с косметикой было бы ещё лучше?

– Мой друг так не считал, а его подруга считалась с его мнением, а не с твоим, косметолог ты наш задрипанный. Он же её знал в натуральном виде. Поэтому разными там макияжами его обмануть стало не возможно, а других обманывать ей было не резон. А вообще, обилие косметики всегда настораживает мужика, который сапиенс, то есть, разумный: не скрывают ли с помощью этой штукатурки некие серьёзные изъяны или, упаси господи, пороки? Опять вспомним великую мужскую мудрость: хочешь видеть подлинное лицо женщины – посмотри на неё после бани…

– А лучше в самой бане, – мечтательно произнёс Костя.

– Мы говорим о реальном, а не о желаемом, – разрушил мечты Константина Вячеслав. – Марина Ивановна выглядела в глазах моего друга в равной степени симпатично и до, и после бани, и до, и после замужества – и это было её неоспоримым достоинством…

– Послушай, Вяч, хранитель мужских мудростей: а твой лучший друг – не тот самый, который «закусывал прекрасной дамой в свой обеденный перерыв на твоей койке? – озарился догадкой Костя.

– Во-первых строках моего ответа «сообчаю»: не на моей койке – я его строго предупредил заранее. Во-вторых, мужские тайны не разглашаются… Женские тем более. Логичнее было бы, если бы ты её имя спросил, а также номер телефона, а тот это был друг или не тот, значения не имеет.

– А как её имя и номер телефона?

– Не знаю, не скажу, – с партизанской прямотой ответил Вяч.

– Лучше бы сказал, не зная, – пробурчал Костя.

– А я ещё одну мужескую мудрость знаю, – объявил несколько минут назад присоединившийся к обществу Володя, высокий блондин с серо-голубыми добрыми глазами.

– И какую же? – ревниво спросил Вячеслав.

– Если хочешь знать, как будет выглядеть твоя жена в будущем – посмотри на свою тёщу.

– На мать своей Марины мой лучший друг, доложу я вам, вообще старался не смотреть… Надеялся, что прогноз и мудрость не всегда правы… Мы, «вааще об чём» говорили-то? – призадумался Вячеслав, внезапно утратив нить разговора.

– «Вааще» мы говорили об одежде, как об о конфетной обёртке, – напомнил Геннадий.

– Ах, да… Слушай, Ген, а ты верно сказал: «одежда как конфетная обёртка»… Так вот, как бы то ни было и какая бы она ни была, но одежда, то есть то, что надето, скрывает то, на чём надето.

– Очень неожиданное открытие, – одобрил Костя. – Кто бы мог подумать. Валяй дальше.

– Вальну сейчас. Но не всегда она скрывает… Вот, длинные платья, к примеру. Я их принципиально отрицаю. Только отрицай – не отрицай, но в природе, женской, они существуют, женщины их носят и с этим приходится мириться – до того момента, когда их с них срываешь… Сами по себе они бывают очень хороши – подчёркивают верхнюю часть женщин и, иногда, самую выдающуюся нижнюю… Очень украшает, и платье, и ту, на ком оно надето, декольте. Правда, и это зависит от его содержимого: чем оно полнее – тем живописнее и эффектнее. Но и эта деталь расположена в верхней части фигуры. Нижняя же часть, ноги, скрыта. Почему? Зачем, спрашивается, скрывать – если разреза нет? Разрез приоткрывает некую тайну, интригует, привлекает взгляд, волнует, наконец. Приятно волнует. Женщина словно намекает: я, мол, хоть и строгая вся из себя, но способна… От этих немых намёков пробуждаются исследовательские инстинкты. Естественно, сдерживаемые и от этого ещё более желаемые. В разрезе даже привычная ножка смотрится иначе: словно в ней чего-то недосмотрел… Но это всё – если есть разрез. Если же его нет – появляется мысль: дама что-то хочет скрыть, даже жертвуя видом своих ног. Это или из ряда вон безобразные ноги, или какой-то на красивых ногах серьёзный дефект, не поддающийся сокрытию иным способом. Однако, все сии рассуждения и подозрения относятся только к женщинам не знакомым, ранее не являвшимся мужчинам в своём более открытом виде. Вывод прост, как…