Валерий Мирошников - Жизнь и смех вольного философа Ландауна. Том 2. Ландаун навсегда! (Хохмоэпическая трилогия)

– Блин! – перевела Гюльчетай эмоциональный жест Ларисы. – Блин! Блин! Блин! Почему я раньше об этом не догадалась?

– Скоро ты будешь знать гораздо больше. 11 дней ты проживешь вон в той баньке, одна в тишине, только под свист ветра и скрип дверей. Без мирских дел и забот, даже еду тебе будет приносить Гюльчетай и ставить в сенях. Твои программы от информационного голода взвоют и набросятся на тебя, но силы их быстро иссякнут без подпитки. Ты выйдешь обновленной, чистой, светлой.

Лариса послушно пошла в баньку.

– Погоди! – остановил ее Ландаун. – Есть еще одна тонкость! Как ты правильно отметила, голод уморит негативные программы, но позитивные, созидательные правила надо подпитывать, наращивать, лелеять.

– То есть надо позитивно мыслить? – предположила Гюльчетай.

– Чтобы позитивно мыслить, нужно иметь чем…

– Ты опять намекаешь на недостатки женской логики, типа у женщин голова, чтоб прическу носить, а не чтобы мозгами думать… – завелась Гюльчетай, а может Лариса.

– Да не об этом я! – махнул рукой Ландаун. – Думаем мы словами. Слова как клавиши на рояле – есть черные клавиши, а есть белые. Сейчас у людей рояли испорченные – разных ругательств, подколок и подначек даже дети знают очень много, на их клавиатуре сплошь черные клавиши, а белых клавиш – всего, может быть, десяток.

– Не может быть!

– Ну, назови десять хороших слов, которые ты могла бы применить к себе, – предложил Ландаун.

Гюльчетай загнула первый палец:

– Я красивая… – и вдруг задумалась. – Э-э… добрая, заботливая… э-э

– Ласковая! – не выдержав, подсказал Ландаун и загнул ей четвертый палец.

– Я сама! – запротестовала Гюльчетай и с немой подсказки Ларисы заявила, – Сексуальная?

– Только русские слова или слова родного языка!

– То есть татарские можно?

– Конечно, – разрешил Ландаун. – По своим корням русский и татарский очень близки. Например, татарское «ани» (мама) в русском соответствует местоимению «она», которое употребляется по отношению к женскому началу.

– Ладно. Тогда я не сексуальная, я – желанная! Я – женщина! Это хорошее слово?

– Замечательное!

– Я – она, я – ани, я – мама, я – солнце, я – небо, я – каждый цветок в нашем поместье, я – каждый поцелуй на твоей щеке. Я – звезда над твоей головой. Я – тишина, что помогает тебе думать, я – пенье птиц, что будит тебя утром…

Ландаун слушал эту поэму, открыв рот.

– Ну, что, набрала я десять хороших слов? – Гюльчетай нежно пальчиком закрыла ему рот, но зубы все-таки склацали.

– Да! – помотал головой Ландаун и обратился к Ларисе. – Ну, вот что-то в этом духе. Главное, чтобы у рояля нашего сознания было в достатке белых клавиш, чтобы играть на нем мелодию добрых мыслей. А теперь иди… – напутствовал он свою послушницу, – в баню!

Лариса в задумчивости удалилась. В баньке было тепло, но не жарко. На полке разложена постель. В предбаннике аккуратно сложены дрова, так что можно было прожить здесь спокойно целый месяц. Лариса щелкнула выключателем, свет не зажегся, Ландаун лампочку предусмотрительно выкрутил. Теперь у нее был только дневной свет и долгая звездная ночь.

– А хватит 11 дней? – спросила Гюльчетай.

– На полную очистку уходят годы, а вообще этим занимались целую жизнь. Но в качестве своего рода душевной клизмы, разовой экстренной очистки вполне сойдет. Самые простые программы-паразиты исчезнут, этого хватит, чтобы она почувствовала себя парящей.

Ландаун вспомнил, как он первый раз ставил себе душевную клизму, и рассмеялся.

«Смех без причины – признак… моего мужчины», – подумала Гюльчетай. И сказала:

– Расскажи! Ну, расскажи, я же вижу, что что-то вспомнил!

Тогда Ландаун ушел в лес на 9 дней. Как и положено по технологии, он не занимался ничем, кроме борьбы с комарами, а потом и ее бросил. Точнее, комары бросили. Проведя курс иглорефлексотерапии, они восстановили ему все энергетические меридианы, сами для себя сделали его недоступным и потеряли к нему всякий интерес. Он к ним тоже. Ландаун лежал на солнышке, слушал шум ветра, шепот трав, стрекот кузнечиков, перекатывающиеся басы далекого грома.

– После этой симфонии я долго не мог слушать никакую музыку, – признался Ландаун. – Даже Бетховена и Брамса, которых очень любил. Мне все стало казаться искусственным. Да и сейчас кажется. Я только иногда за компанию что-нибудь послушаю полчаса. Но сам не включу, нет.

В те времена, когда Ландаун включал компьютер, у него был ритуал: прежде, чем приступить к работе, он раскладывал пасьянс «паук» и на основании оного делал глубокие выводы об удаче на сегодняшний день. Ежедневное повторение невероятно усилило паразитическую программу, и без нее у Ландауна уже не было настроения работать, программа прочно брала его под контроль и после появления приветствия Windows на автомате щелкала нужную иконку и, только получив порцию внимания и энергии, отключалась довольная. После 9 дней освобождения мысли программа из сознания исчезла. Исчезли все копии и установочные файлы.