Галина Марченко - Дурдом – это мы

Виктория вчера никуда не торопилась и могла более внимательно, чем профессор, присмотреться к больному. И хотя она не знала анамнеза, то есть предшествующих обстоятельств, а может, благодаря этому (ведь родственники, из соображений чести семьи, не упомянули кое-каких подробностей о привычках бедняги), так вот, она не согласилась бы с выводом профессора, вздумай он проконсультироваться с нею. Она не прописала бы ему ни за что этот самый музизазин, а поставила бы капельницу и влила бы туда другого нейролептика. И Роза, с которой они вчера же обсудили свой предварительный диагноз, сделала бы то же самое. Но вмешиваться в чужие назначения нельзя – по субординации, по этикету.

Ибо превыше всего – врачебное искусство. Следом, вторым пунктом, идёт коллегиальность. А затем уже- интересы отдельно взятого больного. Такие понятия руководили Викторией. Но не совсем солидарна с ней Роза, да и не все врачи придерживаются такой градации. И слава богу. А вот Фанечке подобные мысли и не приходили в голову.

Впрочем, Фане (а правильно – Франгиз) до Вики, Розы или Веры не дорасти никогда, будь у неё сто лет практики. Мозги у неё не так устроены. Ценит она дом, семью, благополучие, достаток, карьеру, наконец, но сложные абстрактные движения души вне её возможностей.

Если больной умрёт, Мамуля без особых осложнений выйдет из неприятного положения, хотя и потеряет очки в подспудной борьбе между больницей и кафедрой.

Разумеется, Мамед Мамедович был отличным специалистом, довольно известным в своей области. Внёс он в своё время некий вклад в науку о душевнобольных, сказал новое, понятное коллегам своё словечко. Среди всего Мамулиного семейства, добывавшего свой хлеб в психиатрии, один он мог что-то дать ей, а не только взять.

Знали его кое-где за рубежом, чем он весьма гордился, приходили, бывало, на адрес кафедры конверты и бандероли аж из Америки.

Но многое ведь мешало профессору использовать свой потенциал для лечения больного. Тут и оторванность от постели больного – ведь профессор сидит на кафедре, а не в отделении. Конечно, он ходит на обходы, но это скорее официальное мероприятие, а не врачебное присутствие. Тут и недостаток времени – лекции, консультации, участие в жизни института, которому принадлежит кафедра. Не раздвоишься ведь. Тут и определённые ограничения, связанные с соблюдением авторитета, сохранением престижа.

Нет и не может быть у него товарища, с которым он мог бы обсудить свои сомнения, как, скажем, Роза с Викой. Он был загружен также и административными заботами как глава кафедры. И хотя он держал у себя только работоспособных, хороших сотрудников, а не каких-нибудь протежированных балбесов (на подобные роли хватало ему и собственных родственников), всё равно хлопот было множество. «Встаю в шесть утра, думаю о работе», – говорил он о себе в доверенном кругу, и это была правда.

Потому-то районские родственники допустили ошибку, поручив своего больного именно профессору (за достойный профессора гонорар). Надёжней было бы доверить его простому, хорошему врачу из больницы. И теперь вот больной был на пути в лучший мир, и никто из больничных работников не сунется возвращать его обратно.

Виктория Леопольдовна и Роза уже заканчивали своё короткое чаепитие, когда на столе захрипел селектор и голос Мамеда Мамедовича, искажённый, но всё же узнаваемый, заставил всех присутствующих умолкнуть.

– Здравствуйте, Виктория Леопольдовна.

– Доброе утро, профессор.

– Как дела, как здоровье?

– Спасибо, Мамед Мамедович.

– Как там новый больной?

– Он спит под музизазином.

Мамуля уловил в интонации невидимой собеседницы тревогу.

– Подойти, посмотреть его, да, Виктория Леопольдовна?

– Было бы очень хорошо, Мамед Мамедович.

«Бессовестный», – под нос себе выругалась Вера. Роза кисло взглянула на Вику: «Сейчас всё на нас свалит». Всё трое уставились в окно. Из-за нарядной, увитой цветами загородки, окружающей подвальную кафедральную лестницу, появилась благородная голова Мамули, в тёмных кудрях, с мерцающей между ними лысиной, в тёмных очках, затем вся его высокая узковатая фигура в белом халате, больше похожем на элегантный плащ. Профессор размашисто и быстро пересёк дворик. К тому моменту, когда он появился в отделении, Роза и Вика уже траурно стояли у постели больного.

Скрыв дрожь, пробившую его, едва взглянул он на неподвижное тело, Мамуля наклонился, взял пульс. Вера Ивановна уже стояла рядом со шприцем наготове.