Зоя Выхристюк - Жаркие страсти северных широт

© Зоя Выхристюк, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

После того, как они ввязались в строительство пансионата, в отношениях с Федералом появились новые грани – Лялька словно впала в некую зависимость от него, будто это она упросила выделить средства на благотворительность и теперь отвечала полностью и за проект, и за каждую потраченную на него копейку. Собственно он и не давал пока повода к этому. В очередной раз убедилась: ответственность – это добровольно взваленное на себя бремя.

«Легче, Ляля, полегче, чуть больше пофигизма. Гордыня это – желание все контролировать и, соответственно, за все отвечать», – ее внутренне, более мудрое я, успокаивало несколько суетную, излишне ответственную комсомолку, которая продолжала жить в ней, уже перевалившей за полтинник, казалось бы, солидной и размеренной даме.

Поразмышляв на тему внутренней свободы, она напомнила себе, что это – состояние сознания. Сознание велело: «Не бузи и не отвлекай от дел насущных». Проверила готовность комнаты для Федерала на случай, если останется здесь на сутки. Занялась приготовлением борща (он его уважал в ее исполнении) и других кулинарных заготовок, чтобы можно было быстро поесть, если ситуация того потребует. Нынче без всяких перформансов. Она и оделась подчеркнуто буднично: в свои любимые шаровары, тепленький тоненький свитерок и войлочные прикольные полусапожки – не любила мерзнуть.

Он появился как обычно в полдень: похудел, постройнел, какой-то другой. «Может прав Иннокентий, они меняются, – подумала Лялька, вглядываясь в силуэт почти двухметрового красавца. – Да никогда и не дашь ему его возраст – за пятьдесят».

И хоть формулировала по возможности корректно, пламя честолюбивой гордости бесконтрольно вспыхнуло где-то на границе сознания – есть, должно быть, в переменах клиентов и ее заслуга. Вообще, за эти годы они стали для нее чем-то неизмеримо большим: частью жизнь, родными, братьями – трудно сказать. И сейчас, когда осталась пара шагов до рукопожатия, она жадно впилась в лицо, стараясь понять что же изменилось, а еще, имеет ли отношение к этим переменам экстрим с поркой, через который они оба прошли. Обнялись тепло – никаких намеков на прошлую встречу в реале. У нее отлегло от сердца. Хоть и не признавалась себе, но переживала, каким будет первый взгляд, интонация голоса. По телефону и в переписке – это одно, важно, когда глаза в глаза.

«Как после первой романтической ночи вместе», – пронеслось у нее в голове. Было видно, что он рад встрече.

Обсудили проект пансионата. И то, как он это делал, заинтересованно, но конспективно, навело Ляльку на мысль, что причина его приезда раньше срока не в этом. За обедом прошлись по дежурным вопросам: как Первопрестольная, родные близкие, давно ли видел отца Амвросия, как у него дела. Она слушала, включив все свои компьютерные программы на прием и анализ, старалась приглушить вопрос, который невольно сквозил в каждом ее взгляде, стоило только взмахнуть ресницами и встретиться глазами. И, конечно, ни слова об этом вслух – сам должен созреть. То, что его что-то рвет изнутри, было очевидно. По вопрошающе-неуверенному взгляду, диссонирующему с его властной харизмой. Неожиданно прорывающемуся, скорее всего, в ответ на его мысли и чувства, пока совершенно неведомые Ляльке. Он явно колебался: говорить – не говорить…

– А давай кофе на веранде? Там на солнце точно тепло. Пледы же есть, – он, словно, упредил уже готовый слететь с лялькиных уст вопрос. – Только я переоденусь.

– Хотите что-нибудь из нашей коллекции?

– Нет, нет. Я по-спортивному, в свое.

Он удалился в гостевую, а Лялька быстренько сервировала стол. Ее любимому сенбернару Сиднею идея присоединиться к нему явно понравилась. А на веранде и впрямь было очень комфортно. Надо же, на земле не стаял снег, воздух с небольшим минусом, а здесь дерево прогрелось от солнца так, что даже захотелось распахнуть окно. Аромат кофе заполнил веранду. Он отхлебнул глоток, поставил чашку и опять в нерешительности отвел глаза.

– Да что происходит? Говорите, наконец! Себе и мне уже всю душу извели, – не выдержала Лялька.

– Я влюбился. Ей тридцать. Она беременна, – выдал он почти пулеметной очередью, глядя ей прямо в глаза, а потом опять схватился за спасительную чашку кофе и утопил в нем свой взгляд.

Лялька уже битых полтора часа ждала чего угодно, вот только любовь в расчет не брала. А напрасно. Перед ней сидел счастливо-несчастный растерянный человек с гигантским внутренним вопросом, словно речь шла о казни или помиловании и, как ни парадоксально, он ждал ее приговора.