Максим Аржаков: Амазонка (сборник)

Итак, уже две недели, как я свободен от своего недуга. Странно, но это чудесное исцеление коснулось не только моего физического состояния. Никогда еще я не мыслил с такой охотой и с такой эффективностью. Мой разум шутя расправляется с любыми логическими головоломками. Мне удается с ходу разрешить самые неразрешимые и каверзные вопросы мироздания, а мелкие проблемы бытия, высасывавшие всю жизнь мою нервную энергию, отходят куда-то вдаль, кажутся мелкими и не стоящими внимания. Единственное, что меня несколько гнетет, так это появившееся внезапно, одновременно с исцелением полное равнодушие к реальной жизни за стенами моего дома и даже к моим близким, которых, помню, я нежно любил, которые так беспокоились обо мне, так терпеливо ухаживали за мной в период моей болезни. У меня даже ни разу не появилось желание встретиться с ними и известить о моем исцелении.

Но зато, вот уже две недели, как мой разум вмещает в себя огромные, не поддающиеся никакой оценке пласты информации. В мыслях своих я свободно перемещаюсь во времени и пространстве, перемещаюсь с такой же легкость, с какой мое тело перемещается по дому. Тайны Вселенной, тайны происхождения жизни перестали существовать, перешли в твердое, спокойное Знание…

В последние дни у меня появилось странное хобби. Ближе к ночи я выхожу прогуляться в дальний угол местного небольшого кладбища, где мои добрые друзья и родственники с неведомой для меня целью воткнули в холм свежевзрытой земли большой деревянный крест, написав на нем зачем-то мое имя и проставив две даты, разделенные непонятной черточкой.

Спасибо, мсье. Если только полстаканчика. Вот до сюда, где мой палец, мсье…

Чудесное местечко, не правда ли? Деревянная эстрада над прудом, столики под тентами… Я хожу сюда уже сорок два года. Каждую весну, мсье. Помню, лишь в 1972 году пропустил – четыре недели лежал с пневмонией. И вы знаете, мсье, за эти годы здесь практически ничего не изменилось. Лишь вон там построили новые дома, но я всегда сажусь к ним спиной, смотрю на пруд, лебедей, лилии, камыш… Все совсем как тогда – той весной шестидесятого второго…

В этом году хорошая весна, мсье. Да, и погода, конечно… Удивительное тепло стоит… Но самое главное, мсье, понимаете, за всю эту весну на пруду ни разу не появились фиалки … Такого еще никогда не бывало. Хе-хе-хе! Да они могут взяться откуда угодно. Вы просто не знаете, какие это коварные цветы…

…Ей в этом году исполнилось пятьдесят восемь – три дня назад мы отпраздновали ее день рождения. А она, вы не поверите, ну совсем не изменилась с тех пор, как мы с ней здесь на этой эстраде отмечали ее шестнадцатилетие. Я имею в виду внешне, конечно. Понимаете, мсье… Это поразительно, но она совсем не постарела. Только глаза стали еще печальнее… Но, главное, она, похоже, наконец-то простила меня. Она ничего не говорит, только смотрит – знаете, мсье, она как-то странно смотрит – взгляд, глаза, черты лица, того самого молодого, любимого лица слегка колеблются, будто глядишь сквозь воду, но в остальном… Как будто бы и не было этих сорока двух лет. Нет, я определенно чувствую, что она простила меня – иначе почему же на пруду нет фиалок …

Если позволите, мсье. Ага, полстаканчика…

…Они, этот небольшой букетик был приколот тогда в шестьдесят втором к левому лацкану ее белого весеннего платья… Это было красиво, а ей было шестнадцать… Я был немногим старше. Старше годами, конечно. А сердцем я был просто избалованный противный ребенок.

Мы с ней сидели вон там – за тем столиком, за которым сейчас гогочут трое американцев. Она что-то говорила. Очень быстро – сначала требовательно, потом просительно. Отстегнула букетик фиалок и нервно теребила его в руках… Мне бы вспомнить сейчас, мсье, что она тогда говорила. Все как в тумане… Помню ее голос, интонации – но смысл сказанного, мсье, смысл… Не помню, ничего не помню…

Да надо сказать я ее тогда и не особенно слушал. Сидел, вращал пальцами высокую ножку фужера с пурпурным вином. Думал о чем-то…

Спасибо, мсье. Ваше здоровье…

Помню лишь, что в какой-то момент меня вдруг оглушила тишина. Тугая, вязкая тишина, мсье… Все смолкло – ее голос, голоса за соседними столиками, пение птиц, шуршание камыша… Все… Остались только глаза. Печальные… Она, видимо, задала какой-то вопрос. Мне бы вспомнить что она спросила… А она ждала ответа…

Я, мсье, зачем-то зевнул тогда. Нет, очень вежливо зевнул. Так чуть-чуть отвернувшись, с красивой небрежностью прикрыв рот рукой…