Марк Твен - Умер ли Шейкспир?

– Из книг.

Из книг. Всегда одна и та же мысль. Я ответил так, как научило меня отвечать чтение сторонников моего крыла этого великого разногласия: что человек не в состоянии так бойко, легко и успешно пользоваться жаргоном ремесла, которым не промышлял лично. Он допустит ошибку. Он не может и не сможет расставлять профессиональные словечки с безупречной точностью, а в тот момент, когда он чуть отклонится, хоть на йоту, от общепринятой в данной профессии формы, читатель, который этим ремеслом занимался, поймёт, что автор – нет. Илер не соглашался. Он заявил, что человек может узнать, как правильно распоряжаться тонкостями, тайнами и масонскими штучками любой профессии путём внимательного чтения и изучения. Однако стоило мне заставить его перечитать тот пассаж из Шейкспира со вставками, он сам осознал, что книги бессильны научить студента сбивающему с толку многообразию лоцманских фраз настолько глубоко и точно, что он мог бы говорить ими как по писаному в пьесе или беседе и не допускать при этом ошибок, которые бы лоцман сразу ни обнаружил. Это был мой триумф. Илер молчал, и я понимал, что происходит: он теряет самообладание. Я знал, что он скоро закончит разговор всё тем же старым доводом, который всегда был его опорой и поддержкой в минуту нужды, тем же старый доводом, на который я не мог ответить… потому что ответа не существовало: довод о том, что я осёл и мне лучше заткнуться. Он выдвигал его, а я подчинялся.

О, боже, как же давно это было, как трогательно давно! И вот он я, старый, покинутый, несчастный и одинокий, собираюсь снова вынудить кого-нибудь на этот же довод.

Когда у человека страсть к Шейкспиру, не подвергается сомнению, что он водит компанию с другими хрестоматийными авторами. У Илера в рубке всегда лежало несколько первосортных книжек, он перечитывал их снова и снова и вовсе не собирался менять на те, что поновее да посвежее. Он хорошо играл на флейте и получал огромное удовольствие от собственного исполнения. Я тоже. Он говорил, что флейта лучше сохраняется, если её разбирать, когда она не на вахте, а потому, когда она не дежурила, то отдыхала разобранная на компасной полке под грудной доской. Когда «Пенсильвания» взорвалась и превратилась в плавучую груду хлама, обремененную ранеными и умирающими беднягами (среди которых был и мой младший брат Генри), рулевой Браун находился на вахне внизу и, вероятно, спал, так и не узнав, что же его убило. А вот Илер остался цел и невредим. Он и его рубка взлетели в воздух, а потом грохнулись, и Илер провалился в разодранную полость, где когда-то находились штормовой мостик и котельная, и приземлился брюхом в гнездо, образованное останками главной палубы, поверх одного из не взорвавшихся котлов в клубах убийственно горячего пара. Однако пролежал он там недолго. Он не потерял головы: долгое знакомство с опасностями научило его держать её на плечах в любом чрезвычайном положении. Одной рукой он зажал нос лацканами кителя, предохраняясь от пара, а другой шарил вокруг, пока ни нашёл части своей флейты, после чего принял меры, чтобы спастись живым, и преуспел. Меня на борту не было. Капитан Клайневельтер отправил меня на берег в Новом Орлеане. Причина… однако, я уже рассказывал обо всём этом в книге под названием «Жизнь на Миссисипи», да оно и не важно, это ведь было так давно.

Будучи учеником в воскресной школе более шестидесяти лет назад, я заинтересовался Сатаной и захотел узнать о нём всё, что можно. Я начал задавать вопросы, однако мой классный, мистер Барклай, каменщик, отвечал на них неохотно, как мне казалось. Я мечтал, чтобы меня похвалили за то, что я обращаюсь мыслями к серьёзным предметам, когда во всей деревне нельзя было сыскать ни единого мальчугана, который бы сгодился для этого. Я очень заинтересовался тем, что произошло между Евой и змеем, и полагал, что спокойствие Евы говорит о её высоком благородстве. Я поинтересовался у мистера Барклая, доводилось ли ему когда-либо слышать о другой женщине, которая бы перед лицом приближающейся змеи не кинулась бы за соседнюю изгородь. Он не ответил на мой вопрос, но упрекнул за то, что я вторгаюсь в темы, которые превосходят мой возраст и понимание. В оправдание мистера Барклая могу сказать, что он был готов поведать мне факты из истории Сатаны, однако сдержался: он не мог допустить их обсуждения.

С ходом времени факты истощились. Их осталось всего лишь пять или шесть, и они все могли уместиться на визитной карточке. Я был разочарован. Я возмечтал о биографии и огорчился, когда обнаружил, что никаких сведений нет. Что и высказал вслух, глотая слёзы. В мистере Барклае взыграли жалость и сострадание, поскольку человеком он был добрейшим и мягкосердечным. Он погладил меня по голове и подбодрил, заметив, что сведений целый огромный океан! Я до сих пор помню счастливый трепет, обуявший меня после этих слов.