Антонина Глушко: Черная вдова

Шурка наконец-то сможет серьезно поговорить с мужем. Сегодня воскресенье, выходной, оба они дома, по комсомольской линии никаких мероприятий на нынешний день не запланировано.

– Валь, а Валь! – тормошила она мужа, храпевшего без задних ног на железной кровати, с продавленной панцирной сеткой. – Вставай, мне надо что-то тебе сказать.

Молодые супруги Погодины комсомольцы, самоотверженные патриоты Родины и неуемные романтики – строители Московского метрополитена, занимают семейную комнату в бараке, специально сооруженном для метростроевцев. Начальство обещает после завершения проходки, всем строителям выдать ордера на московские квартиры.

Молодежь старается, опережая графики прокладки туннеля, вкладывая в работу свои пламенные комсомольские сердца, и вовсе не ради обещанного жилья, а во имя родной Коммунистической партии и советского народа.

Шурка, по окончанию Московского строительного техникума по специальности «сооружение подземных коммуникаций, метро и тоннелей», тогда еще не Погодина, а Захарова сразу получила распределение на строительство родного метрополитена.

Почти весь их курс был «брошен» на государственную, ударную стройку. Вначале она работала нормировщицей, однако, спустя полгода начальник стройки перевел смекалистую девушку мастером на один из ответственнейших участков руководить бригадой подземных бурильщиков. На одном из комсомольских собраний, проходившим непосредственно на рабочем месте, в туннеле, впервые увидела Вальку Погодина, своего ровесника, машиниста бурильной установки. Малый сразу приглянулся ей: красивый, задористый, шутник и балагур, патриотически-настроенный комсомолец, каковой была она сама.

С собрания возвращались вместе. Оказалось, Валька живет в одном с нею бараке. Молодежно-комсомольскую свадьбу сыграли полгода спустя после знакомства. Профком выделил молодоженам в этом же бараке семейную комнату, где на железной кровати сейчас так крепко спит муж Шурочки Захаровой, вернее, Погодиной, девушка взяла после замужества фамилию супруга.

– Валь, ну, Валек, вставай, мне надо тебе, что-то важное сказать, – она продолжала тормошить мужа.

– Шурик, ну дай поспать, сегодня, ведь выходной, – отмахивался комсомолец от своей боевой подруги.

Шурка была комсомольским заводилой. Запросто придумывала патриотические почины: в выходные дни поднимала метростроевцев барака на городские Ленинские субботники, на поход по сбору детских книжек для подшефного сиротского дома. Бывает комсомольцы, в дни своего отдыха выходили на рабочие места «вытягивать» отстающие участки. Мероприятия, затеваемые Шуркой, сопровождались задорными комсомольскими песнями, шутками и смехом.

В среде метростроевцев ее любили, а начальство уважало. При возникающих трудностях в процессе подземной работы, обращались к Шурке, и та поднимала молодежь на выручку.

Совсем не патриотические мысли протекали в сонном сознании ее молодого супруга, настроенного на сон, а не на сбор городского мусора, как подозревал он в «важности» сообщения неуемной активистки. На третьем «Ну, Валь», молодой человек повернулся к подруге, и не разлепляя глаз, сказал:

– Ну, говори свое «что-то важное».

– Ой, Валик, не знаю, как и сказать…

– Начинается, то скажу, то не знаешь, как сказать. Иди подготовься, а потом меня разбудишь, – при этих словах засоня резво повернулся к супруге спиной, и, нахлобучив на голову подушку, изобразил спящего.

– Валик, а я беременна, – едва слышно произнесла Шурочка, и, зажав рот обоими ладонями, стала ждать ответной реакции мужа.

Однако никакой реакции от супруга не последовало, хотя понимала – тот ее прекрасно услышал. Не дождавшись ответа, девушка рассердилась не на шутку.

Ей столько дней пришлось, зная точно о беременности, скрывать от мужа свое состояние. И вот, здравствуйте, я ваша тетя, такое равнодушие!

– Ты, что, оглох?! – уже в сердцах прошипела Шурочка. Громче нельзя – перегородки дощатые, соседи тут же узнают о ее состоянии. А это ей вовсе ни к чему.

Работы на объекте уйма. Заменить ее некем, и она решилась на аборт, вот об этом самом и хотела посоветоваться с Валентином.

Повернувшись к жене лицом, сидевшей у него в ногах, сонно, не открывая глаз равнодушно произнес: