Василий Лягоскин: Грозные волны моря Сулавеси. Третья книга о Серой Мышке

– Копперфильд, – выдохнул кто-то из японцев.

– Нет, – резко повернулся к нему мастер-соотечественник, – это не фокус! Это настоящее чудо. Я такого в жизни еще не видал.

Его слова послушно доносил до русских свидетелей переводчик; японец не стал просить его перевести его просьбу. Он уставился на Николаевича с таким нетерпением и восторгом, что Будылин без всяких слов понял – его просят повторить «чудо» на бис.

– Ладно, – проворчал он, и повернулся сначала все-таки к переводчику, – ты скажи им, что не всякий болт можно вот так, сходу. Некоторые упрямятся, а могут и совсем отказаться.

Скорее всего большинство японцев сейчас мысленно крутили у висков пальцами – или как у них там принято реагировать на слова совсем неопасного сумасшедшего. Но только не Юки Сасаки, человек, который уже успел схватить с верстака проржавевшую гайку-сувенир, и сейчас ожидавший следующего. Он в нетерпении кивнул – явно принимая на веру слова русского мастера о том, что бездушный металл слушает его, человека. И больше того – слушается!

И снова в мрачном, пахнувшем никогда не исчезавшей сыростью и железом помещении часто застучал молоточек. Теперь он стучал дольше и глуше – словно мастер действительно негромко уговаривал неуступчивую пару, болт с гайкой. Второй «сувенир» Сасаки подхватил, не дав ему стукнуться о верстак. Он теперь стоял рядом с Николаичем и снимал весь процесс на миниатюрную камеру, неведомо как оказавшуюся в его руках…

А ровно через три дня этот ролик – короткий и для большинства современных зрителей откровенно скучный – с интересом смотрел глава японской корпорации. Корпорация эта занималась не только производством мотоциклов. Большая часть ее продукции поступала в распоряжение сил самообороны. Поэтому ничего удивительного не было в том, что в небольшом, максимально функциональном, но в то же время уютном зальчике, где и крутили сейчас «кино», находились два человека в военных мундирах. Один из них, с погонами, указывающими на его более важный чин и спросил первым – когда на большом экране телевизора «Сони» громко щелкнул об оцинковку шестой, и последний на ролике болт:

– Это он может делать только с металлом?

Юки Сасаки этот вопрос себе не задавал – ни сейчас, ни прежде. Вся его жизнь, а точнее – в соответствиями с реалиями японского общества – работа была связана с металлом, во всех его проявлениях. Поэтому сейчас он пожал плечами; совсем по-русски, словно заразившись в далекой холодной России вредными привычками.

– Понятно, – сел на место военный, – значит, это надо будет выяснить.

Юки тоскливо подумал, что скорее всего русского самородка он никогда больше не увидит. Каково же было его удивление, когда президент компании, господин Сайто, вызвал его на следующий день и велел (по-японски – предложил) собираться в новую командировку; опять в далекий холодный Ковров. Впрочем, холодным Ковров был разве что в голове этого улыбчивого японца, ворочавшего ежедневно миллионами, а может и миллиардами долларов. На самом деле август одна тысяча девятьсот девяносто девятого года на среднерусской равнине был ничуть не холоднее, чем на Японских островах.

Юки Сасака бился над решением задачи, поставленной руководством, уже целую неделю – увы, пока безрезультатно. Виктор Николаевич Будылин в Японию ехать не хотел. Золотые горы, что нарисовал перед ним с помощью переводчика японский мастер, не помогли. Ни громадный, по сравнению с нынешним, заводским, оклад, ни еще более фантастические подъемные, ни обещание новой, благоустроенной и полностью обставленной квартиры в любой части островного государства, ни…

Сам Николаич ничего против Японии или каких других стран не имел. Он успел еще в те, советские времена, съездить по путевке в Польшу и Болгарию. Вернулся оттуда если и впечатленным, то не до такой степени, чтобы даже помыслить о том, будто он может бросить – на время или навсегда – улицы, дворы и заводы Коврова; города, где он родился, бегал несмышленым пацаном… вообще прожил всю жизнь. И в котором, как он предполагал, эта жизнь и закончится. В общем, он был совершенно доволен собственным существованием, и не собирался в нем ничего менять. Юки Сасаки, уже было отчаявшийся, мог надеяться только на счастливый случай. И такой случился, правда в его отсутствие.

Николаич жил недалеко от завода, в кирпичной пятиэтажке, в двухкомнатной квартире на проспекте Ленина, которую когда-то давно получил, «отстояв» длинную и долгую очередь в месткоме. На жилищные условия он не жаловался; никуда из этой квартиры, в которой жил с женой, дочерью и зятем, переезжать не собирался. Прежде всего, потому, что теперь квартиры никто никому не выделял. Есть деньги в кармане, или на счете в банке – покупай и живи. У Николаича денег таких не было, и как он небезосновательно предполагал, никогда не будет.