Константин Строев - Приглашение в школу (сборник)

…Я окинул взглядом притихший класс, терпеливо пережидающий минутную паузу, пока в моём мозгу проносились картины более чем шестидесятилетней давности. Казалось, что мои юные слушатели вместе со мной окунулись в давно прошедшее время. Так хотелось бы верить в это, чтобы ошибки и заблуждения моего поколения не повторили вступающие в самостоятельную жизнь молодые граждане России. Но властный звонок с урока неумолимо возвращает нас в сегодняшний день.

Недавно по семейным обстоятельствам мне пришлось изменить своему осёдлому образу жизни и лететь по одному из внутрироссийских маршрутов. Моим соседом в авиалайнере оказался молодой человек с забинтованной головой и повреждённой, по-видимому, ногой, так как в руках у него был костыль. Устроившись в комфортабельном авиационном кресле, я поинтересовался у него, где его так “поцарапало”, как на войне. Но мой попутчик оказался неразговорчивым и на мой вопрос только угрюмо заметил, что давно было бы уместным забыть это “как”, намекая на то, что он ранения получил в результате какого-то вооружённого конфликта.

Через пару минут после взлёта земля в иллюминаторе уже скрылась за плотной пеленой белесых облаков и сосредоточить внимание в полёте стало решительно не на чем. Учитывая настроение моего соседа, я не пытался больше завязать разговор и полностью отдался своим непроизвольно набегающим мыслям. Вид покалеченного попутчика оживил в памяти эпизоды из моей далёкой молодости, когда вот так же, с забинтованной головой мне пришлось мыкаться по путям-дорогам, правда – фронтовым.

Шёл март 1943 года. Предпринятое в начале года наступление на центральных фронтах начинало уже выдыхаться. Немец огрызался и контратаковал. Было много раненых. Армейские и фронтовые госпитали, не успев полностью перебазироваться на новое место, мгновенно заполнялись пациентами ещё до прибытия основного медперсонала.

Именно в такой госпиталь, развёрнутый наспех в здании какого-то бывшего учебного заведения в центре Курска, привезли одной из первых нашу группу раненых. Поместили нас на первом этаже, что оказалось очень неудобным, так как завтраки и обеды, которые пока немногочисленный персонал начинал разносить с верхних этажей, доходили до нас с опозданием в несколько часов, а к тому времени, когда нам приносили ужин, мы вообще уже спали, и “сердобольные” санитарки “стеснялись” нас будить.

Уловив эту особенность и пользуясь преимуществом “ходячего”, – а ранение у меня было в нижнюю челюсть, – я решил перебраться повыше этажом, благо никакой регистрации мы не проходили, никто нас не осматривал, не перевязывал, не лечил. Но не тут-то было! Во всех помещениях раненые лежали на полу на соломе, покрытой плащ-палатками, так плотно, что пристроиться где-нибудь не было никакой возможности. Я уже обошёл не один этаж по полутёмным коридорам, еле-еле освещённым с приближением ночи чадящими коптилками, но так и не мог найти себе пристанище. Наконец, уже теряя всякую надежду, я заглянул в очередную дверь и увидел в комнате, кроме плотно лежащих на полу тел в серо-рыжих шинелях, сливающихся в однородную массу, кое-где нарушаемую белыми повязками с кровавыми подтёками, женщину в белом халате, которая что-то писала при свете коптилки за приютившимся у окна небольшим столиком. Кончив писать, она подняла голову и спросила: “Больше никого нет, всех записала?”

– Нет, я – ещё! – подал я наугад голос и назвал свою фамилию. Записав необходимые данные обо мне, женщина удалилась, а мне ничего не оставалось, как правдами и неправдами устраиваться в этой комнате, в которой, как я понял, теперь был прописан на законных основаниях. Потеснив, насколько это было возможно, лежащих, я кое-как устроился полулёжа у самой двери.

Неудобное положение да растревоженная за день, давно не перевязывавшаяся рана не располагали ко сну. Немного знобило. В отяжелевшей гудящей голове проносились картины недавнего прошлого. Вот всплыл в памяти день отправления нашей группы новобранцев из Москвы. Солнечное летнее утро. Наш поезд с обычными пассажирскими вагонами на фоне знакомого с детства силуэта Казанского вокзала. Взволнованные лица провожающих и среди них отец, прикладывающий к глазам носовой платок и силящийся ещё сказать на прощание вслед увозящему меня поезду что-то чуть ли не самое важное, но что я уже не слышу…

Ноет шея – там застрял осколок, пробороздивший нижнюю челюсть.