Сергей Могилевцев - Остров Проклятых

– Но почему?

– Потому что новую «Войну и мир» уже давно никто не писал, и самое время переписать все заново.

– Вы не Толстой, – быстро говорит он мне.

– Потому и не Толстой, Султан Ахметович, что нет нового Наполеона. А как появится новый Наполеон, так сразу же стану новым Толстым.

– Вы смеетесь надо мной?

– Помилуй Бог, как же можно смеяться над собственным издателем? Это только совсем сумасшедший писатель смеется над собственным издателем!

Он смотрит на меня, и не понимает, говорю ли я правду, или потешаюсь над ним. Впрочем, я и сам этого до конца не понимаю.

Для каждого человека свобода пахнет по-своему. Для кого-то это запах горящих автомобильных покрышек на Киевском Майдане, для кого-то запах пороха и ружейного масла, для кого-то запах парижских предместий, или запах свежего ветра, дующего в лицо освобожденного узника, уплывающего на корабле от ненавистных берегов своего долгого рабства. Возможно, что это вообще запах крови, своей, или чужой, которую пришлось пролить во имя свободы. Для меня запахом свободы навсегда стал горьковатый запах горного крымского миндаля. Горный миндаль в Крыму всегда горчит, и на этот счет есть очень хорошая крымская легенда, которую мне удалось записать. Когда Господь Бог изгнал Адама и Еву из рая, Он дал им с собой два миндальных ореха: горький и сладкий. Сладкий миндальный орех символизировал жизнь в Эдемском саду, а также жизнь в цветущих крымских долинах. Горький же – трудную жизнь в горах, среди скал и непроходимых ущелий. Населили люди со временем землю, в том числе и Крым, построили города, насадили сады, которые множество раз вырубались и сгорали в жестоких войнах, и множество раз вновь расцветали в условиях недолгого мира. Но два миндаля, отданные Богом Эдемским изгнанникам, по-прежнему символизируют сладость жизни в раю, и горький труд на земле во имя хлеба насущного.

Проведенное в Алуште детство во многом прошло под сенью миндальных деревьев. Которые были абсолютно свободны, могли расти в самых неприспособленных для этого местах, там, где вообще не было не только воды, но даже земли, к примеру, на каменных склонах одного из семи алуштинских холмов. Цвели они тоже, когда хотели, повергая в изумление людей абсолютной своей независимостью, и попирая какие-либо правила, существующие в природе. Они могли расцвести в декабре, когда алуштинские холмы были засыпаны недолгим и редким снегом. Могли сделать это в сентябре, или под Новый год, или уже в марте, или даже в начале апреля. Свободолюбие алуштинских миндальных деревьев, которые в одинаковой пропорции были как сладкими, так и горькими, заставило меня посадить миндальный сад под окнами своей квартиры на склоне одного из местных холмов. Собственно говоря, миндальный сад – это слишком сильно сказано. Это был десяток миндальных деревьев под моими окнами, выходящими на северную сторону просторной алуштинской долины. Скорее символ, поначалу во многом наивный, стремления к свободе, которое демонстрировали эти искривленные ветром тонкие деревца, упорно цепляющиеся за жизнь на лишенной земли скале. В каждый свой приезд в Алушту я с радостью замечал, что они выросли еще немного, действительно представляя из себя уже самый настоящий миндальный сад, посаженный моими собственными руками, который я поливал, лелеял, и оберегал от всяких опасностей. Миндальный сад горного Крыма – это не вишневый сад центральной России. В вишневом саду центральной России рождаются истории о человеке в футляре и об исчезнувшей неизвестно куда Мисюсь. В миндальном же саду горного Крыма рождаются легенды и сказки, а также романы, действие которых незримо пронизано горьким запахом синильной кислоты, которой пропитаны ядра миндальных орехов. Некоторые миндальные деревья настолько пропитываются синильной кислотой, что даже листья у них становятся ядовито-красного и синего цвета, предупреждающего птиц и людей о таящейся в плодах страшной опасности. Горный миндаль настолько одинок и свободолюбив, что его нельзя вскапывать, как многие другие деревья, поскольку у него всего лишь один, тянущийся иногда на многие десятки метров корень, который легко перерубить лопатой. Миндаль с поврежденным корнем-водососом очень долго болеет, перестает цвести, и почти наверняка погибает. Но Боже Мой, как же он красиво цветет, и как же много плодов дает даже небольшое, искривленное ветрами миндальное деревце! Мой сад на северной стороне одного из алуштинских холмов, состоящий всего лишь из десятка миндальных деревьев давал мне столько плодов, что я поначалу даже не знал, куда их всех деть. Но главное, что он давал мне вдохновение, ибо в этом саду писалось так хорошо, как не писалось больше нигде. Устав от суетной и лишенной во многом смысла жизни в Москве, я приезжал в Алушту к моему миндальному саду, и он, чувствуя заранее мое желание вернуться сюда, зацветал именно к моему возвращению. Зацветал, и дарил мне вдохновение, которое я не мог получить больше нигде, а чуть позже – баснословный урожай миндальных орехов, которые просто невозможно было съесть одному. Без моего миндального сада не было бы моих крымских легенд, моих волшебных сказок и моих романов. В этом саду, в который, кстати, неизвестно откуда прилетали настоящие райские птицы, без всяких преувеличений поселилась моя собственная душа.