Миша Волк - Жизнь из чемодана. Миниатюры

Так и выпорхнули с земляных норок и, накрутив с концов листка хрупкую ткань паруса, полетели куда-то к небу, словно силясь приклеиться к дереву, где всё так привычно и знакомо.

Пухом летят, воробьиной кучей, уже кажется, достигли небес и, плавно растекаясь по сырому влажному воздуху, планируя, рассматривают аляпистые клёны.

А на ветках кое-как держатся жёлуди, но и они бросятся вниз, чтобы погуще и величаво изродить дубовую аллею на многие года.

И каждый год молчаливо шаркает по жухлой листве осень, устало, собирая урожай, каждый год.

Как хочется временами, когда корявая карга жизнь курочит мои нервы внеутробными колебаниями боли, всё забыть.

Забыть имя, число, дату, год, когда тебя извлекли из водной питательной жижи и перерезали пуповину тупыми хирургическими ножницами.

Забыть Её, как забывают зонтик, который крючком зацепился за вешалку, забыть этот сероводородный дождь, пахучий, как кошачья моча.

Забыть губы с сальным блеском помады, неярким клейким цветом размазанной по припухлостям.

Забыть поцелуи, которые языком вращаются у тебя во рту, будто пытаясь выскрести истому и похоть.

Не помнить возраста, ботексным лицом выражая недоумение очередному дню рождения.

Стереть тех, кто предал, всовывая и прокручивая жало ножа между лопаток, хотя ты попросил, повернувшись, почесать позвонки.

Уничтожить память, как злое бесполезное существо, выедающее слёзы из неясного цвета глаз.

Потерять ощущение автоматизма, поворачивая голову, переходя через дорогу.

Есть руками.

Испытать наслаждение от последних летних деньков, которые исчезли из сознания, укутав пеленой восприятие.

Стесать рубанком совесть, инквизиция которой так мучает плоть и дыхание сердечной мышцы, защемляя кровоток болью.

Наждачно убрать свои потуги написаний коротких или длинных историй.

В общем, раствориться в кислоте непонимания и аутизма.

Исчезнуть, личностно уступая тело восприятию коллизионных кругов жизненного плена иллюзий.

Заработать десяток миллионов ощущений от отсутствия собеседника, с которым не сможешь обсудить пуританство церковных обрядов, и этот крест, висящий на шее, станет непонятен, как тотемный символ забытых богов.

Амнезия духовности и чувств.

Отрывок из романа «Цветы потерянного Рейва»

…Новая реальность, выстроенная с помощью голограмм и видеопроекторов, способна поразить самого взыскательного зрителя, но после рейва наступило пресыщение искусственностью, и хотелось погрузиться в живое, в трепещущее жизнью нечто, простое и натуральное, как коровье молоко.

Как хочется иногда превратить простую банку со сметаной в произведение искусства!

Вставить в густую жирную массу столовую ложку, покрутить ею, пока на поверхности не образуются круги, и оставить настаиваться в предвкушении великого.

Установить её в музее, в центре зала, где даже стены, пол и потолок – дышат культурой и творчеством. Окружить её творениями Рафаэля, Ван Гога и Дали, посадить её на постамент и обтянуть цепью, установить подсветку и табличку, и тогда она, простая сметана, насытившись дыханием искусства, превратится в шедевр, который будут лицезреть посетители, с изумлением вперившись в обыкновенную стеклянную банку.

Идти в кино?

Банально сходить на киносеанс, подарив полтора часа своей жизни чьей-то сметане?

Настоящего кино не стало меньше, просто то, что дают вкусить потребителю, отдаёт душком и коммерцией, в которую кто-то вставил свою меркантильную ложку, не забыв выставить правильно свет, композицию и огородить продукт цепочкой из рекламы.

Хорошее кино, как хорошая картина или пьеса, должно побуждать зрителя к осмысливанию и раздумьям, а то, что предлагают нам сейчас, побуждает лишь к отрыжке, как несвежий кисломолочный продукт…

Он лакал языком шершавую плоть древа.

Шевелился, обнимал своим полупрозрачным жалом хрупкую древесину.

Та трещала, млела и безропотно превращалась в оранжевое филе угольков.

Плещется в камине огонь, греет не хуже солнца, и тепло от него исходит страстное и истомное.

Я подкармливал жадное пламя, закидывая в его чрево всё новые поленница, он играл с сучками, заставляя разлетаться крохотные обломки дерева.

Изъедал до поседевшей золы.

Танцевал самбу, изредка сжигая перепутавших свет и тепло мотыльков.

Издыхал и взвивался алым знаменем вверх.