Стасс Бабицкий - Перелётный жених. Книга первая

– Вот ведь наверняка в каком-нибудь провинциальном ТЮЗе играли солдат, гномов, говорящие деревья и прочую массовку, – злобно оглянулся Жуков. – Сбежали за бугор, а здесь все те же роли. И чего дома-то не сиделось?!

Лев задумчиво смотрел по сторонам. Так вот, чем объясняется аскетизм кинотеатра: очевидно, все яркое и блестящее свезли сюда и впихнули в один интерьер. На стенах в превеликим множестве развешаны колокольцы, подковы, гусарские сабли без ножен, праздничные кокошники и будничные коромысла, балалайки обычные и балалайки изукрашенные видами Кремля, лубочные картинки с петрушками и скоморохами. Висели три приметных черных подноса разрисованные в Жестово: с букетом цветов, гроздями красной рябины и, посерёдке, с золотым петушком. А ведь были ещё и полки, где расположились матрёшки всевозможных размеров, глиняные птички-свистульки, подсвечники, потемневшие от времени иконы и немеркнущие лаковые шкатулки. На почётном месте – справа, у гардеробной, – высились хрустальные графины в виде Большой императорской короны и шапки Мономаха. Старичок с козлиной бородкой, ряженный Иваном Грозным, лично наливал всем входящим из этих графинов в маленькие серебряные стопки.

– Здесь ещё чучело медведя раньше стояло, – пояснил Жуков, смахивая слезу, набежавшую после водки. – Я его шерстью занюхивать любил, милое дело. Но потом вмешались экологи, заставили убрать. Оскорбление памяти убитого зверя, подумать только…

Депутат Кнутов-Пряницкий много лет возглавлял в Госдуме комитет по экологии. Именно поэтому люто ненавидел «зелёных»: вечно они путаются под ногами, устраивают пикеты и акции протеста. Защищают леса, реки и горы, которые можно очень выгодно продать крупным корпорациям. Нелегально, разумеется. Лев убеждал шефа чаще появляться на публике с активистами эко-патрулей, носить футболки «Гринпис» и высаживать деревья хотя бы раз в год. Тот соглашался, но как-то сквозь зубы. И вот теперь, подобно чучелу медведя, пылится в каком-то пыльном чулане…

Да и черт с ним! О себе беспокоиться надо.

– Жук, давай пойдём в другое место.

Дипломатический работник, взявший разгон мягкой финской водочкой, не хотел останавливаться. Как раз наоборот, стремился поскорее повторить и наброситься на горячие закуски.

– То есть без медведя тебе квасить партбилет не позволит? – попытался отшутиться Сашка.

– Ну я серьёзно! Этот твой Дима, шофёр… Он ведь в посольство поехал. Вдруг ему покажут моё фото? Здесь-то нас и возьмут, тепленькими. Зачем рисковать…

Жуков вздохнул, рассматривая своё отражение в графинах. Фальстарт. Обидно, конечно. Но прав Левушка, прав. Подставляться ни к чему.

– Выйдем через кухню, на боковую улочку. Чего нам на проспекте светиться. В конце концов, водки можно и в «Башне» выпить.

Вид с последнего этажа открывался чудесный: Хельсинки в вечерних сумерках напоминал черный шарф, изъеденный молью. Свет пробивался отовсюду, в самых хаотичных сочетаниях, а парк Эспланад задорно перемигивался с набережной разноцветными фонариками, но при этом некоторые кварталы оставались незыблемо-тёмными.

Лев на все это великолепие не смотрел по понятной причине. Сел спиной к прозрачной стене. Однако чтобы скрыть страх высоты, выбрал презрительную тональность:

– Разве же это башня. Тут сколько? Метров семьдесят пять. Меньше? По сравнению с башней Федерации – карлик.

– Ну да, а если с Останкинской рядом поставить, так и вовсе муравьишка, – расслабленно отозвался Жуков.

Он успел выпить три рюмки, одну за другой – без всяких тостов и разговоров. Тёплая волна прокатилась по всему телу, плеснула в голову и панорама огоньков начала понемногу расплываться.

Лев тоже собрался напиться. Смыть липкое чувство тревоги, заглушить древний инстинкт. А то повадились в два голоса дребезжать, что все только начинается и дальше будет хуже… Пора, пора уже отключать голову. Но сперва надо позаботиться о ночлеге: золотое правило, всем рекомендую.

– Жук, где ты меня спрячешь? – спросил он шёпотом.

– Только не надо волноваться! Дядя Саша уже все решил. Вон там, – дипломат ткнул пальцем в созвездие огней на окраине, – у нас консервы. В одной из них и поживешь.

Лев не стал оглядываться на город, напротив, зажмурился и представил себя, втиснутым в жестяную банку из-под сгущенки. Безумие какое-то.