Владимир Пшеничников - Жужик. Сборник журнальной прозы

– Не горячись, Петрович, – попросил Генка, – я все законно сделал. И депутат был, и понятые. Мне, короче, костюм достался, мотоцикл и поперёшная пила.

– Ты что мелешь? – не поверил Рыков. – Какой депутат? Почему я не знал?

– И хорошо, что не узнал, – твердо проговорил Генка. – Я и постарался, чтобы без тебя обошлось.

– Зачем?

– Так ведь ты бы опять налетел: «Вы что, сукины коты, вам чего не хватает? Пейте при мне мировую, и чтоб завтра на работу!» Сколько мы таких мировых попили? А теперь суд скоро, разведут.

– Н-ну, ладно, – выдавил из себя Рыков, сцепив на столе ладони. – Ты же видный парень был, – сказал с сожалением. – Может, все-таки сходим?

Генка взял вторую папиросу и внимательно посмотрел на бригадира.

– Я не пойму, Петрович, зачем тебе всё это надо? Ничего ведь у нас не изменишь. Зачем тебе вообще и сельсовет, и прокуратуру заменять? Ты глянь, в кого ты людей превратил.

– В кого, интересно? – с усмешкой переспросил Рыков.

– Ну, я не знаю… Соседи ведь из-за тебя друг друга боятся.

– Что ты говоришь! А почему боятся, ты подумал? Если ты честно, открыто живёшь, чего тебе бояться-то?

– Я не про то.

– А я – про то! – Рыков возвысил голос.– Не делай дурного и живи открыто! Работай! Вот что я говорю, а вы из меня пугало делаете.

– Ну, а ты что, хочешь удержать, что ли, всех? – спросил резковато Генка. – Воруй, тащи, только работай, оставайся там, куда тебя поставили. Так, что ли? Ты же, когда и отказываешь в чём-нибудь, думаешь: ничего, мол, сами проживёте, скотину прокормите…

У Рыкова дёрнулась щека.

– Вон ты про что: «прокормите». Ты же шофер, пшеничку получаешь каждую осень. Съездил на мельницу, раздробил, смолол…

– «Раздробил, смолол», – живо подхватил Генка, – и скормил всё за два месяца! А это… антимонии разводить… Какой же ты бригадир, если про людей как про лошадей думаешь?

Рыков поднялся на ноги.

– Так, значит, не дождётесь никак, когда Рыкова от вас уберут? – спросил с нажимом. – Не видите, что через Рыкова вы до сих пор и живёте по-человечески? Прижали вас? Дыхнуть вам не дают? Рыков плохой стал, ишь! Чего вот ты расселся тут? Из семьи ушёл, гуляешь с…

– Стоп-са! – Генка вскочил. – Остепенись, бригадир! Забыл, кто Шевелилку овд о вил? Командир! У самого двор – не двор, а сам…

– У меня?! Забулдыга чёртов! Ты зачем сюда пришел? Стой! Сядь!

– Сам сядь! – Генка надвинул кепку и пошёл к двери.

– Стой! – приказал Рыков. – Ты почему так разговариваешь?

– Как? – удивился Генка.

– Ну… орёшь. Я тебе кто? – Рыков силой ужимал себя, голос его сел. – Я тебе в отцы гожусь… Проходи назад, сядь.

Генка остановился у двери, яростно взглянул на стол, где лежали папиросы, ударил зачем-то себя по карману и ухмыльнулся.

– Ладно, спасибо этому дому, – проговорил нервно и, ударив плечом в дверь, скрылся в сенях.

– Стой, говорю, – запоздало окликнул его Рыков и услышал, как хлопнула наружная дверь.

«Гость, мать его», – подумал раздражённо, вернулся к столу и сел. «Самовольник чертов, – продолжали крутиться вокруг Генки мысли, – на семью ему наплевать, на всё ему наплевать. С Шевелилкой спутался… „Кто её овд о вил“. Герой!» Обидно было. Да ещё один тут как сыч.

Снег за окном не редел, не кончался, и Рыков подумал, какие неприятности принесёт он. Улежать всё одно не улежит, хоть эта «Тамара» и сказала там… «снег прочен…» Одной с двумя ребятишками, пожалуй, захочется прочности. «Двор – не двор…» Дурак! Хотя покойный Шевелилкин муж тоже грозился дом его поджечь.

Да, давно не ходили разговоры, что Рыков виноват ещё и в смерти Николая Салтанова. Всё правильно по-ихнему: он отдал Салтанова под суд, после «химии» тот запил, в город к дружкам новым стал отлучаться, да там и сгинул. Да если бы остепенился, сам Рыков и посадил бы его на любую ходячую технику. Шевелилке с тех пор многое приходится прощать: молоко с фермы подтаскивает – ладно, мужиков за дрова, за солому подпаивает – ладно… Сколько можно ладить-то?

Что-то спуталось в голове у Рыкова. Зачем вот он поднялся ни свет ни заря? Опять идти распоряжения отдавать? Да там их теперь столько надавали, что неделю только отменять придётся. И председателю, поди, накапали уже: он, мол, так, а мы, значит, вот эдак, как вы, товарищ председатель, учите…

Обычная ярость накапливалась в Рыкове, но не чувствовал он прежней силы, чтобы истратить её в каком-нибудь деле. Главное, в каком?

Белые хлопья за окном прекратили бестолковое мельтешенье и валили теперь ровным бесконечным потоком. «Снег прочен, если упал ночью». Да, от своей законной Воробьихи Генка не то что лишнего – доброго слова сто лет не слышал, да и никто, пожалуй, из всего села.