Ирэн Роздобудько - Пуговицы (сборник)

– Ну что? – нетерпеливо спрашивали меня приятели.

Я отмахивался и озирался по сторонам. Когда уже совсем потерял надежду и обратил свой взор на слегка перезревшую девицу за соседним столиком, в зал вошли трое барышень и уселись за самым дальним столиком.

– Есть! – доложил я друзьям тоном рыбака, у которого «клюнуло».

На одной из девушек было черное платье. И это поразило мое воображение: летом, когда все ходят в светлом, она вырядилась столь мрачно и этим очень выделилась из окружающей обстановки. Кроме того, у нее были волосы медного цвета – пушистые и с «искринкой». Словом, очень красивые волосы.

Я подозвал официанта и велел отнести барышням бутылку шампанского. Я любил погусарствовать, а особенно – понаблюдать за реакцией: наши женщины еще не были приучены не то что к «бесплатному сыру», но и к вещам более элементарным. Вот и эти тут же склонили головы и принялись возбужденно перешептываться, стреляя взглядами по всему залу. Вначале даже хотели вернуть бутылку официанту. Он что-то долго им говорил, а потом (вот сволочь!) кивнул в сторону нашего стола. Все трое, как по команде, повернули головы, оглядели нас и резко отвернулись, делая вид, что им на нас наплевать. По их мимике я пытался представить, о чем они могут говорить. Во-первых, решают, кому прислан подарок (судя по тому, как вспыхнуло лицо рыжеволосой, обе подружки убеждали в этом именно ее). Во-вторых, мучаются вопросом: что делать дальше? В-третьих, обсуждают нас и теряются в догадках, кто из троих сделал столь королевский жест. Начались танцы, и я прекратил их сомнения: подошел и пригласил рыжеволосую на танец. А потом мы все сидели за одним столом до глубокой ночи. И мы щедро оплачивали девичьи капризы – шоколадку, салат из искусственных крабов и бутылку «Медвежьей крови». То, что вечер будет продолжен на квартире, ни у кого не вызывало сомнения. Девушку в черном звали Сашей. Но это имя ей катастрофически не подходило, а уж еще глупее звучало «Шурочка». Платье на ней при ближайшем рассмотрении оказалось дешевеньким, туфли – детскими. Она заканчивала школу, ее подруги были старше и обе работали на швейном комбинате. Несмотря на то что эти фабричные девочки казались бойчее и сговорчивее, «моя» от них не отстала и, как только мы все оказались в Мишкиной квартире, она совершенно естественным образом оказалась со мной в постели. Когда позже я спросил ее почему, Саша удивленно вскинула брови: «Ну ты же угощал нас!» Ха, как порядочная девушка она считала своим долгом расплатиться. Я потом долго не мог забыть ее. И не только потому, что меня поразило ее платье и волосы (все другое в ней скрывалось от меня, словно в тумане) – она была из какого-то иного, испугавшего меня мира. Тогда я не мог представить, что он существует! Мы встречались несколько раз. Но как-то вяло: меня влекли новые впечатления, она же вообще была какой-то равнодушной, слишком аморфной по отношению ко многим вещам, которые меня приводили в восторг, – последний фильм Захарова, новый сборник Евтушенко, бардовские фестивали. Окончательный разрыв произошел, когда, глядя, как рабочие поднимают на торец дома патриотический плакат с фотографиями тогдашних руководителей страны, она сказала:

– Вот – свиньи! Все им мало!

Я, сынок главного инженера прославленного завода имени Ленина, опешил – как она может так говорить?

– Конечно… бывают перегибы, но в общем… – промямлил я, – как можно быть не патриотом той страны, в которой живешь?

Она удивленно и даже, как мне показалось, слегка презрительно взглянула на меня:

– Все патриоты сейчас – сидят.

– Как это – «сидят»? – не понял я. – Сидят – бандиты.

– Ага, бандиты! – съязвила она. – Бродский, Стус, Солженицын… Все – бандиты.

– Ну, положим, Бродский сел за тунеядство, – не сдавался я. Об остальных я ничего не мог сказать.

– Ага, – еще ехиднее повторила она. – Поэт должен вкалывать!

– А разве нет?

И тут она прикусила язычок, хотя щеки ее пылали. Потом, анализируя разговор, я понял, что девочка наслушалась лишнего от родителей. И испугался. Теоретически я знал, что существуют люди, недовольные строем. Но чтобы вот так столкнуться со всем этим, да еще и в лице какой-то девчонки! Моя жизнь казалась мне прекрасной, и я не хотел, чтобы в нее входила смута, фронда, неразбериха. Все хорошее, талантливое и передовое, как мне казалось, и должно преодолевать преграды и трудности. Иначе и быть не могло! А она твердила: «Свобода не может быть дозированной!» И я не понимал, о чем она говорит. Да и понимала ли это она сама своим полудетским умишком? Скорее всего, просто повторяла слова взрослых… Предателей родины и штрейкбрехеров!