Ирэн Роздобудько - Пуговицы (сборник)

Это было давно, классе в шестом. Но именно после этих опытов я понял, что и как развивается внутри меня самого. И терпеливо ждал. Настолько терпеливо, что старался лишний раз не привлекать к себе ничьего пристального внимания – мне это было ни к чему. Пока. Я окончил школу, очень легко поступил в институт кинематографии на сценарное отделение (мой сценарий, написанный пару лет назад, оказался лучшим. Его потом долго еще держали на кафедре, как пример) и, узнав результат, отправился отдыхать в горы, на турбазу у подножья Карпат. Собственно говоря, это была «кинематографическая» турбаза, куда направились почти все мои будущие однокурсники, ибо объявление о «горящих» студенческих путевках висело в фойе института. Мы еще не были хорошо знакомы между собой, нас объединял общий дух недавно отшумевших экзаменов, во время которых мы все дружно толклись у дверей аудиторий и шумно приветствовали каждого выходящего оттуда.

Все это было позади. Мы съезжались на турбазу постепенно, не сговариваясь, и бурно радовались каждому вновь прибывшему. Нас расселяли по небольшим деревянным коттеджам, и мы тут же начинали обследовать территорию, узнавая, где находится столовая, бассейн, кинозал и ближайшее «сельпо», в котором продается портвейн «777». Мы чувствовали себя очень взрослыми и бывалыми. Старались общаться как можно непринужденнее и произносили имена своих кумиров «через губу». Называли мы друг друга «по-западному», поэтому меня сразу же окрестили Дэном. Соседа по комнате звали, соответственно, Макс. Дэн и Макс – два крутых парня, будущие гении – тут же сбегали в сельпо и затарились несколькими бутылками крепленого «чернила». Пили мы все по-черному и… по-детски еще со школы – ничего дороже портвейна. Откровенно говоря, в первый же вечер я пожалел, что приехал именно сюда.

Горы тяжело синели вдали и, казалось, дымились, окутанные рваной белой пеленой испарений, а я вынужден был сидеть на жесткой койке, дуть портвейн и слушать болтовню своих товарищей. Когда нас стало мутить (виду, естественно, никто не подавал) и мы по одному начали выходить «в кустики», мне удалось вырвать по из прокуренной комнаты и самому, уже без спешки, пройтись по территории базы. Это было довольно-таки тихое местечко. Или же таковым оно было на исходе лета. За зашторенными окнами коттеджиков горел тусклый свет, на верандах кое-где сидели отдыхающие, из открытого кинозала доносились звуки запущенного фильма. Кажется, это был «Солярис»… В общем, развал и запустение. Только за белым старомодным забором заманчиво маячил мохнатый черный лес, и от него на меня покатилась мощная волна свежести и тревоги. Было уже довольно-таки темно. Нелепые скульптуры «Девушки с веслом» и прочих культуристов белели по обочинам аллей, как призраки. Почти все скамейки были «беззубыми», а все фонари – подслеповатыми. Я дошел до конца аллеи, опустился на скамью, вытащил сигареты. И почти сразу заметил вспышку красного огонька напротив…

Если бы я тогда не был пьян, если бы не бродило во мне, как вино, искристое состояние эйфории вступления в новую жизнь – ничего бы не произошло и не потянуло за собой цепь событий, преследующих меня всю жизнь.

Но я был пьян. И поэтому увидел нечто… Это был силуэт, очерченный луной и в кромешной темноте аллеи казавшийся только контуром без телесного наполнения. Женщина курила папироску, вставленную в длинный мундштук. Она подносила к невидимым губам алый огонек, вдыхала его, и серебристый дым на какое-то мгновение заполнял весь ее прозрачный контур, словно изнутри обрисовывая тело. А потом с последним облачком дыма оно, это тело, медленно таяло в темноте. Чертовщина какая-то!

Я напряг зрение и неловко взмахнул рукой перед своим носом, отгоняя наваждение.

– Что, испугался?

Голос был слегка хрипловатым, но таким чувственным, что у меня по всему телу побежали мурашки, будто бы женщина произнесла что-то неприличное (я и потом не мог привыкнуть к звуку ее голоса: о чем бы она ни говорила – о погоде, книге, кинофильме, сосисках или лошадях, – все звучало сладко-непристойным, как откровение).

– Да нет… Нормально… – пробормотал я.

Но влажная ночь и вершины гор, чернеющие вдали, и этот красный огонек, подмигивающий в темноте, и сам воздух – такой насыщенный и свежий – отрезвили меня. Я снова попытался разглядеть сидящую напротив женщину. Бесполезно. Наверное, уже тогда у меня совершенно «замылился» глаз на нее. Такое бывает, например, с мамашами, которые не могут оценить красоту или степень некрасивости своего ребенка, или же с художниками, которым их полотно кажется гениальным.

Читать дальше