Владимир Янковский - Не моя женщина. Командировочный роман

Что мне еще запомнилось о бабушке? Ее золотые руки. Она так вкусно готовила! Особенно печеное на Пасху – как ни старалась советская пропаганда в своей атеистической деятельности, народ по-прежнему отмечал и Пасху, и Рождество. Бабушкины куличи, ватрушки, рулеты с орехами и кишмишом таяли во рту – настолько ароматным и воздушным было ее сдобное тесто. Сваты – родители отца – даже после развода сына каждый праздник приходили к нам и наслаждались бабушкиными творениями.

Бабуля великолепно варила варенье, благо ташкентский базар давал изобилие фруктов. Особенно ей удавалось вишневое. С детства я очень люблю вишню во всех ее видах – свежую, варенье, сушеную. До сих пор в короткий летний российский сезон я стараюсь есть вишню килограммами. Мастерски бабуля делала и вишневку – вино из вишни, не добавляя туда ни капли спирта. А ее соленья? Их вкус я до сих пор ощущаю во рту…

Конечно, помню и негатив. Истрепанные вряд ли удачной семейной жизнью, тремя революциями (и только первую она встретила ребенком), тремя войнами, голодом и холодом 1920—х – 1930-х годов, да и послевоенных 1940-х лет, ее нервы периодически давали сбой. Она могла подолгу ругаться с мамой, потом, видимо, чтобы успокоиться, наспех одевалась и в любую погоду, хлопнув дверью, уходила неизвестно куда, правда, к поздней ночи всегда возвращалась домой.

Скандалы – скандалами, но именно бабуле я фактически обязан своей жизнью – это она лежала со мной в больницах до моего 10-летнего возраста, она поила меня дома всяческими травами и лекарствами, она водила меня за руку в первый класс, пока я не возмутился и не сказал, что уже большой, и в опеке не нуждаюсь. Запомнились августовские походы с бабулей по книжным магазинам – отдельные магазины канцтоваров тогда были большой редкостью, поэтому портфель, тетрадки, карандаши, ручки, линейки и прочие школьно-письменные принадлежности мы с ней покупали в книжных магазинах.

Бабуля предпочитала приобретать канцтовары в Военной книге на улице Карла Маркса – там ее в первые годы после выхода на пенсию еще помнили сослуживцы. С какой придирчивой тщательностью бабуля рассматривала треугольники, транспортиры, коробки с карандашами, ластики, точилки, пенальчики, порой доводя молоденьких продавщиц до бешенства своими придирками. На грубость продавщиц бабуля невозмутимо отвечала: «Я на вашем месте так себя не вела», после чего шел длинный поучительный рассказ про то, какими вежливыми и внимательными к покупателям были продавцы в ее сталинское время, и как Хрущев распустил весь народ.

Бабушке я обязан своей страстью к авторучкам и хорошим канцтоварам. Не скажу, чтобы уж точно коллекционирую авторучки, – нет времени и сил на серьезную коллекцию, но я люблю интересные, разнообразной формы авторучки и до сих пор как мальчишка радуюсь такому подарку. В последние годы я собираю фирменные авторучки издательств, где печатаюсь, организаций, проводящих различные конференции и симпозиумы. Из остальных канцтоваров предпочитаю хорошие ежедневники. Мои студенты и школьники знают эту страсть и дарят авторучки и ежедневники по любому поводу – к Новому году, 23 февраля, Дню учителя, кто знает, ко дню моего рождения. Так что память о бабуле и ее профессии осталась во внуке…

Бабуля умерла в 67 лет от рака желудка. По моим тогдашним детским (мне было на момент ее смерти полных 11 лет) представлениями, умирала она долго и мучительно. Сейчас я бы сказал, что бабуля сгорела быстро, всего за полгода. Сухощавая по конституции своей, бабуля за зиму 1962—63 годов высохла настолько, что выражение «кожа да кости» как раз про нее. Рак желудка – одна из самых тяжелых форм этой болезни. У нас в Ташкенте была хорошая онкологическая школа – если вы помните, Александра Солженицына избавили от рака именно в Ташкентском онкологическом диспансере – студентом журфака, наслушавшись зарубежных радиоголосов и узнав эту подробность из биографии тогдашнего диссидента, я нашел этот «раковый корпус» на территории старой клиники Ташкентского медицинского института – онкологический диспансер к тому времени получил новый комплекс зданий на массиве Чиланзар. Но и наши онкологические светила, положив бабулю на обследование, вынесли жесткий вердикт: «Не операбельна».

Чтобы хоть как-то облегчить ее страдания, онкологи выписывали бабушке морфий – помню знаменитые красные бланки (на самом деле они были розового цвета) с круглой гербовой печатью и тремя подписями – поликлинического онколога, заведующего отделением узких специалистов и главного врача. Мама сама не умела делать уколы, выручала соседка-врач, мамина подруга. Ночные уколы делала она, а днем приходила участковая медсестра из поликлиники. Получив очередную дозу, бабуля успокаивалась в наркотическом забытье, а мы с мамой имели возможность забыться тяжелым сном вымотанных от бабушкиной болезни людей. Хотя мама и получала больничный лист по уходу за умирающей матерью, но и его нельзя было давать непрерывно, в какие-то дни мама вынуждена была выходить на работу. Тогда дома оставался я. Поить и кормить протертой кашицей – другую пищу отмиравший бабулин желудок уже не воспринимал – бабулю с ложечки я научился быстро. У меня не было чувства брезгливости – взрослый участковый врач Фрида Наумовна Киржнер объяснила, что рак не заразен.