Нина Еперина - Круги ада

– Ах! Какая женщина…! Мне бы такую…! Но она для меня недоступна!

Мужчины и предположить себе не могли, до какой степени она была доступна. Она здесь «работала». Обслуживала очень богатых «клиентов» из наших русских богатеев или иностранной публики. «Работала» уже давно, с тех самых пор, когда из-за мелкого конфликта не нашла общего языка на своём старом месте работы, в гостинице «Белград». Там она работала простой дежурной по этажу, а уже по совместительству зарабатывала деньги и на тряпках, «фарцуя» среди раздетой московской публики, и на богатых «клиентах», зазывающих в номера поближе к полуночи или и того позже. Клиенты были иностранные, других бы она к себе и не подпустила в то время, не позволяя опускаться, потому что понимала, только с богатым клиентом можно заработать себе на жизнь. Такая «работа» требовала большой конспирации, поэтому с иностранцами было надёжнее, они никогда не позволили бы себе распространяться перед персоналом о ночных развлечениях. Но потом нашёлся завистливый женский глаз, подсмотрел её ночные хождения по номерам, и настучал «куда надо»…. Пришлось срочно уносить ноги «по собственному желанию» и совету умной администраторши в её смене.

Было это ещё в восемьдесят пятом году, когда в моде были лживые моральные ценности, основанные на обязательном доносе друг на друга. Потом её долго, лет около трёх-четырёх, прибивало к разным берегам, нигде не могло остановить на длительный срок, потому, что характер у неё был хотя и тихий, и молчаливый, но гордый и независимый, детдомовский и ершистый. Но вот уже почти три года, как её прибило сюда, в ресторан гостиницы «Пекин», где она и нашла общий язык с местной «мамочкой», крутой сутенёршей, самой выросшей в детском доме и сильно не притеснявшей её. На дворе вступал в свои права девяносто первый год, на Россию и Москву нахлынула Перестройка, и всё вокруг неё совершенно изменилась, как и у всей Страны…

Жизнь не баловала её с самого начала, сколько она себя помнила. Помнила же она себя только с того детского дома, в котором в её жизни появилась она, её мать. Настя пыталась докопаться в памяти до матери раньше её появления, но в глубинах сознания ничего не отвечало на ночные её вопросы и совершенно не шевелилось в груди в нежной истоме радости открытия. Мать в тех, самых дальних уголках памяти, не сохранилась вообще, а появлялась в воспоминаниях только с двенадцати лет. Именно тогда она впервые почувствовалась ею, как понятие мать, но которое она воспринимала только умом, потому что её детским сердечком громкая, чужая и большая женщина рядом с ней никак не воспринималась. Она была тогда хрупкой и тоненькой тростинкой, рядом с которой эта громоздкая тётя, которая говорила всегда не только очень громко, но и хамовато, почти криком, часто выпуская сальные шуточки даже при ней, её ребёнке, и ругавшаяся матом для связки слов, была чужой. Она никак не подходила под нежное и трепетное слово Мать, которое для маленькой детдомовской души было самым долгожданным и желанным.

Она помнила, как зимой, они всегда вместе с подружками шептались про самое тайное, на чердаке за трубой. Тайностей было много, в основном про новые отношения с мальчиками, вступавшими в половую зрелость, про их детские, девичьи организмы, пугающие их новыми ощущениями и открытиями, про которые им не у кого было спросить. Старшие девочки держались от них отдельно и в свои разговоры не допускали «сопливый молодняк». Но для неё самая большая тайна была спрятана в её ожидание матери и отца. Они обязательно должны были в один прекрасный день войти рука об руку в детский дом. Они должны были забрать её оттуда прямо сразу, прямо взять за обе руки и вывести с собой через большую стеклянную дверь главного входа на солнечный двор, и увести по аллейке в большую семейную жизнь для большой семейной любви! Эту мечту она поведала как-то самой близкой своей подружке Светке, своей одногодке, после чего они часто понимающе смотрели друг на дружку, храня в своих душах эту самую главную тайну.

Но уже потом, когда, как-то по весне, появилась эта большая, некрасивая, толстая и неприятная тётка, с большими сиськами и толстым задом, которую звали совершенно диким именем Клавдия Пантелеевна, отношения эти резко изменились. Тётка оказалась её матерью, а подружка Света, вместо того, чтобы поддержать и посочувствовать, взялась дразниться матерными словами, кривляясь лицом, в точности повторяя и интонацию, и выражение, с которой её мать общалась с окружающими, включая детей. А ведь Настя скармливала ей почти все сладости, которые привозила мать, стараясь удержать эту дружбу и задобрить свою лучшую подружку.