Виктор Ерофеев - Энциклопедия русской души (сборник)

Серый ушел в тайгу на целый день. Он открывал пивные бутылки большим пальцем.

– Серый, это ты разбил окно?

– Ну.

Серый жил с какой-то женщиной. У той был сын от первого брака, но Серый уже давно утопил его в Оби, чтобы малый не мешался.

– Серый, поехали в Москву? – сказала невеста с зубами.

– Запросто, – сказал Серый.

У Серого была сестра – парикмахерша из Омска. Когда они напивались, он к ней приставал, рвал одежду, ища промежность. Ее звали Олей. Она хохотала. Ее промежность – тоже. Серый ходил по двору и прятал деньги в коровьи лепешки, чтобы никто не догадался. А тетя Варя, их мать, залезая на пихту, кричала Серому:

– Гитлера на тебя нет! Сталина на тебя нет!

– Чтоб ты сдохла, старая, – огрызался Серый.

– Чтоб ты сам поскорей околел! – кричала с пихты мать.

– Ну, как тут с утра не пить? – риторически спрашивала себя сестра и снова хохотала промежностью.

Серый отсидел за убийство десять лет, освободился, поехал в Москву на субботник. Серый любил прижигать соски проституткам американскими сигаретами.

– Девки, – говорил он проституткам, – вы мне всю любовь истоптали.

Из книг больше всего Серый уважал Есенина.

Масоны поручили мне обмануть Серого. Евреи приказали мне сделать из него мацу. Американцы предложили мне расчленить Серого.

Я получил много заданий. Некоторые из них хорошо оплачивались.

Я стал агентом мирового заговора против Серого.

Серого не устраивали ни правые, ни левые, ни военные ястребы, ни демократы. Ему нравились бритоголовые фашисты. Вот хорошие ребята. Охотнорядовцы, погромщики, большевики. С ними не скучно.

Я волновался за свою страну. Мне не хотелось, чтобы она превратилась в кровавое месиво. Мне надо было убить Серого. Убить Серого – кастрировать Россию. Мне нравилась идея кастрированной родины.

Серый угонял автомобили. Случилось, проламывал головы хозяевам автомобилей.

– Ну это так хорошо – измываться!

Люди боялись и уважали его.

Серый притих.

Раньше, когда в России зевали, крестили рты, чтобы черт не влез вовнутрь. Чтобы быстро спасти Россию, нужно заново крестить рот. Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Крестите рты! Серый любил зевать. Он зевнул.

В детстве Серый служил в армии и дослужился до того, что его наказали. Тюрьма лучше армии, но армия лучше тюрьмы.

Серый очень устал. Усталые люди – равнодушный народ.

Серый зашел в церковь и в душе почесался. Серый перднул в церкви. Церковь осталась. Я тоже остался.

Серый не любит мыться. Он моется с трудом. С сосков стекает гной-янтарь-смола.

– Сколько кусков на рыло? – бычатся «синяки».

– Уёбисто.

– Ну, тогда заверни!

В паху у Серого затор: училки-педрилки и школьницы-мандовошки.

К Серому пришел Александр Иванович.

– Серый, подъем!

Серый встал, постоял.

Серый знал, что дорога – это мучение.

– Сашок, – сказал Серый, – светает.

– Темнеет, – ответил мужик.

Серый был очень подозрительным по жизни. Он правильно делал – был подозрительным.

Эти, которые пришли, они зачем пришли? Серый обнял родину. Но глаз был тухлый. Серый не спеша ел хлеб. Ему зачем торопиться? Хорошо бы еще кого-нибудь смутить.

Менты попрятались в овраге. Они разделись и разбежались.

Над оврагом долго стоял запах служебного пота.

Русское отношение к слову провернуто через историческую мясорубку. Из такого фарша можно свалять любую котлету. Какому слову еще верят на Руси? Никакому. С другой стороны, почти всякому. «Я верю, что я не верю, что я не верю…» – и так до бесконечности, но эта цепь обрывается в какой-то случайный момент, и тогда, как с ромашкой: когда «верю», когда «не верю».

Я не верю ни одному русскому слову: ни официальному, ни печатному, ни оппозиционному, ни независимому, ни бытовому – каждое слово содержит в себе подвох, угрозу, насилие, опасность для жизни. Я научен, естественно, горьким опытом, но я невольно поддаюсь слову, потому что, как у всякого русского, у меня тоска по надежде.