Владимир Данчук - В садах Эдема

С мамой мы живём пока, слава Богу, мирно. Стараемся смирять себя – и Господь смиряет её сердце. Все беды, большие и малые, от гордости. Как начнёшь вглядываться в свои поступки – везде найдёшь её. В прошлое воскресенье меня тронули до слёз слова из Апостола: «Несите тяготы друг друга». И немощи, и несовершенства друг друга надо нести со смирением и любовью.

…Володя устроился на неудачную работу. И замерзает, и устаёт, и себе не принадлежит. Я всё уговариваю его поискать что-либо другое, а он упрямится…

Меня здесь, в городе, часто посещает чувство тревоги… Деревенской безмятежности не осталось и следа…»

Уже три дня стоят морозы (до -18°). Я только что пришёл с работы, и Оля мне рассказала: Лизанька вдруг запела частушку.

– Нехорошо, Лизанька, – сказала изумлённая маминька. – Не пой больше эту песенку.

– А потиму?

– Это нехорошая песенка.

– А бабухка поёк!

– Бабушка пусть поёт, а ты не пой.

Лизанька подумала и решила, что с бабушкой она будет петь плохие песни, а с маминькой «хаохие».

– Нет, – настаивала маминька. – Плохие совсем не нужно петь.

Задумалась маленькая девочка и оправдывающим голоском сказала, что бабушка же «стаинькая», она все песни хорошие забыла, а вот маминькая – «новенькая», она ещё помнит хорошие песни.

– Вот и договорились, – с удовольствием говорю я.

– Га! – кричит Лизанька, прыгает на диване и протягивает ко мне ручки. – Отесська, паги сюга на минукочку!

– Что такое, душа моя?

– Вазьми миня на учки!

В воскресенье втроём были у ранней обедни: Лизанька нечаянно проснулась первой и, увидев, что мы собираемся в храм, стала проситься с нами. Олечка не хотела – столько возни! – но я посоветовал взять, и мы не пожалели. Лиза вела себя достойно, и о. Иоанн Филёв приобщил её частичкой.

После храма мы расстались – любезные мои поехали домой, я – в библиотеку. Дочитал Хомякова и принялся было за выписки, но тут подошла Лена К-ская (мы не виделись, наверное, года три). Она всё ещё не замужем, по-прежнему преподаёт таджикам и вскоре защищает кандидатскую. О нас я рассказал скупо и в общих словах: живём-с, слава Богу…

Вечером были в гостях у Маши: как самозабвенно играла Лизанька с их Катею!

Вчера тоже был в библиотеке – вечером, после работы (переписывал Хомякова). Как-то не успеваю упомянуть, что Олечка беременна, и роды уже в Июле. Надо бы куда-нибудь её пристроить, чтобы получить «декретные».

Мы немного горюем: Лизанька время от времени жалуется на животик, и хирург сказал, что у неё грыжка и необходима операция; «надо молиться» – с сокрушением говорит Олечка.

Такая рассудительная девочка! Вчера, приехав из библиотеки (в половине 10-го), я взялся поиграть с нею и сказал – «от избытка чувств»:

– Ах ты, моя пузатенькая девочка!

– Пузякинькая непавийно, – забормотала Лиза, перекладывая кубики, – не нага как гаваить – не павийно, нага гаваить поньненькая.

Я научил её присказкам:

– Ни бюго, а чуго (не блюдо, а чудо).

– Попыка не пыка (попытка – не пытка).

– Во всех кы, Г’уханька, наягах хаоха! (во всех ты, Душенька, нарядах хороша)

Удачный день – отпустили на обед; работы было мало, но делали длинные концы, и я слегка промёрз в кузове.

Лизанька на кухне:

– А ктё нозик съямав?

– Бабушка, наверное, – рассеянно отвечает Оля.

– Нек! Эко отесинька!

Правда, это я его сломал.

– Верно, Лизанька, – говорю, – это я…

– Акой кы неукъюзый! – смеётся она.

Вчера мы причащали её за поздней обедней.

Пришёл сегодня домой в половине 3-го, принёс деньги – 112 руб. (+70 в аванс)… Милые мои «вкушали» дневной сон; мой осторожный стукоток разбудил не только Олю, но и Лизаньку. Я вошёл – комната наша пуста и светла; на диване – раскрытая книга (Поселянин), это читала и уснула потом Олечка; в кроватке, смяв одеяло, сидит Лизанька. Улыбнулась мне, увидев, склонила головку набок и вновь замерла, уставив задумчивый взор в пустоту – просыпается…

Вчера вечером она ушиблась – прыгала на мне перед сном и упала, ударившись верхней губкой о край диванной боковой стенки. Я окаменел, услышав глухой удар и – через несколько мгновений – плач Лизаньки. Позвал Олю. Она уже и так спешила к нам. Отняла у меня рыдающую девочку, спросила спокойно: «Что случилось?» – и ровным, ласковым голосом в минуту «заговорила» отчаянный Лизанькин плач.

Когда она в восторге и хочет пошалить, поёт непонятную песенку. Кривя губки и смеясь, выводит: