Анна Архангельская - Сны в руинах. Записки ненормальных

– Не дрейфь, Тейлор, прорвёмся. Вегас всё устроит.

Он бодрился, боялся и наглел одновременно.

Вегас… Старше лет на десять нас всех, он был кем-то вроде босса для нашей стихийно собирающейся банды. Поговаривали, что он уже успел отмотать пару сроков за нападения, а может, за что и посерьёзней. Он не подтверждал, но и не опровергал подобные сплетни, и мы вольны были сами додумывать и облагораживать этот его призрачный ореол. А после оставалось только благоговеть и восторгаться плодами собственного ж воображения. Таинственный, хитрый, сильный вожак. В любом случае для всех нас он был авторитетом. Непререкаемым и опасным в гневе. Но богом Вегас не был. Он не мог обратить время вспять. Не мог выложить револьвер из кармана Расти. Не мог заставить меня пройти мимо той машины. И надеяться, что Вегас каким-то чудом вытащит нас из участка, было глупо.

– Ты – придурок. Каким образом?! – я зашипел на Расти, переплавляя свой страх в злость.

– Да ладно тебе, вспомни заварушку у Лойта.

«О, ну конечно! Заварушка у Лойта…»

Расти тогда едва не задохнулся от поклонения Вегасу. Но там всё было намного, намного проще. Мы грабанули мелкую придорожную забегаловку – всё как обычно, никто не пострадал, не считая десятка нервных клеток паренька за кассой. Но именно этот паренёк чуть и не стал большой проблемой. Оказалось, что он хорошо нас запомнил и не поленился с придирчивой дотошностью дать полиции наше описание. Меня и Расти взяли на следующий же день с формулировкой «по подозрению в вооружённом ограблении». При нас ничего не нашли, да и не могли найти. Револьвер Расти отлёживался где-то у Вегаса среди трусов с носками, а я из давнего и очень полезного принципа ни в доме, ни при себе не держал ничего компрометирующего. Кроме подозрений на нас повесить было нечего. Наше слово против слова кассира. Вегас пообщался с этим парнем – уж не знаю, насколько нежно, – но на опознании у того вдруг отшибло память, и никого из нас он не узнал. Расти от восхищения разве что автографы не лез брать у Вегаса, а тот снисходительно принял лавры этакого «крёстного отца», всем видом символизируя лозунг «своих не бросаем».

Только вот сейчас, чтобы нас вытащить, пришлось бы запугать полквартала свидетелей, разгромить целый полицейский участок или разориться на крутого адвоката, который бы умело вылил на судью тонну-полторы слёз и соплей про наше грустное, несчастное детство и жестокое, калечащее таких как мы общество. К сожалению, все эти варианты даже не были вариантами… Мечты, которым никогда не суждено сбыться.

И Расти тоже это понимал. Просто ещё не признавал, что понимает.

Уже минут двадцать я прел в комнате для допросов. Душной и серой, даже без знаменитого киношного «зеркала», с которым можно было бы развлечься. Лишь маленькая камера в углу мерно подмигивала красным огоньком, а кто-то по другую сторону стены рассматривал меня в монитор. Так убивалась «готовность к бою» – посидишь в такой «уютной» комнатке часик, и от первичной презрительной самоуверенности не останется и следа. Захочется плакать и умолять о чём-нибудь того, кто придёт допрашивать. Хотя, в сущности, и от него мало что зависит.

Я старался не давать себе думать, чтобы не слабеть от собственной фантазии. Единственное, что можно было сейчас сделать, – спокойно признать очевидное и отбиться от всего, что дополнительно попытаются навесить. А они попытаются, можно не сомневаться. В лучшем случае, месяцев шесть-семь потолкусь в камере. В худшем… про худшее можно было размышлять до бесконечности, пугаясь от обильного разнообразия вариантов. Но я не стал заранее травиться страхом.

Интересно, Расти уже допрашивают? Чертовски неудачно вышло с этим револьвером. И почему он его не выкинул? Теперь из-за этой своей маниакальной тяги ко всему, что стреляет, загремит в тюрьму и ещё неизвестно, с каким «диагнозом».

Наконец-то случилось чудо, и ко мне пришли. Замученный бесноватыми наркоманами и агрессивными подростками полицейский устало уселся напротив. Разложил бумаги, хлебнул вонючий кофе и уставился на меня. Изучающе и силясь понять, чего ожидать, мы смотрели друг на друга. Его нельзя было злить. И я не злил. Ни развязности, ни наглости. Не усмехаться, не разваливаться на стуле, не бояться. Стараясь выглядеть хладнокровным, я блокировал тревогу и раздражение внутри. В моей глупости виноват только я сам. У этих людей свои обязанности, и они их выполняют по мере сил. Жизнь развела нас по разные стороны баррикад, и этого не изменить. По крайней мере, не сейчас…