Юрий Жук - Все на продажу. Театральные хроники

– Да, нет, Валюша, ничего не нужно. Иди, себе. Я через директорское парадное выйду. Заодно, шоферу скажи, пусть машину туда же подгонит. – И вдруг, передумал. – Погоди минутку. Дверь прикрой. Хотя, чего там. Все равно никого нет.– И предложил, неожиданно, немного обескуражив. – Выпей со мной. – Вахтерша застеснялась. – Да, ладно тебе. Я ведь помню, как ты прежде зажигала.

– Прежде. Что прежде было, быльем поросло. Ты вон, Степан Михайлович, тоже не промах был. – Глянула на Кавалерова вахтерша, перейдя на «ты». Я помню, как ты меня, лет сорок назад, аккурат, под новый год портвейном угостил, а потом вот в этой самой гримерке, на эту самую банкетку уложить пытался. Не уж-то повторить решил? – Вахтерша хохотнула низко и присела на край расшатаной банкетки.

– Да ну тебя, Валька. – Теперь уже смутился Кавалеров. Потом что-то вспомнил. – А чего это, вдруг, пытался? Не пытался, уложил. – И глянул на нее соколом.

– Да- а? – Зарумянилась вахтерша. – Точно уложил? Что-то я такого не припомню.

– Уложил, уложил. – Кавалеров лихо подкрутил несуществующий гусарский ус.

Надо сказать, что вахтерша Валя, а лет двадцать назад Валентина Петровна, а еще раньше просто Валюша, молодая, подающая надежды, актриска, только после училища, была необычайно соблазнительна, той вызывающе вульгарной, но сразу бросавшейся в глаза, красотой, которую умеет ценить наш брат, мужик. От рабочего сцены, до директора, все, как один, пускали слюни, глядя на ее крепкий зад, посаженый на такие же крепкие ноги и фантастическую, тогда еще упругую, грудь. И все это при необычайно тонкой талии. А ведущий артист Гоша Григорян, царствие ему небесное, даже придумал стишок и декламировал при каждом удобном случае:

– Валькин шарик, как орех.

Так и просится на грех.

Но годы внесли свои коррективы. И в шестьдесят пять, Валюша превратилась… ну, в кого превратилась, в того и превратилась. И только голос – низкое грудное контральто – остался прежним.

– Ну, давай, наливай, чего уж там. – Вынула она из кармана синего халата граненый стаканчик и протянула Кавалерову. – Только на донышко, а то захмелею. Я ведь знаю, ты нынче крепкое пьешь. Да и себе плесни. Что я в одного пить буду? – И стало заметно, она уже позволила себе малую толику.

Кавалеров разлил. Подружке чуть-чуть, в свой – побольше. И спрятал остаток за зеркало. Выпили по глоточку. Помолчали.

Валюша, давайте и дальше так ее называть, для удобства. Будто и не было этих сорока лет на сцене, а, в результате, как и у всех, мизерной пенсии, к которой, чтобы, как-то прожить, приходилось добавлять такой же мизерный заработок вахтерши. Хотя, дело, наверное, не только в деньгах. Да, что там, наверное. Наверняка. Сейчас у нее оставалась, хоть какая-то видимость нужности, а главное, причастности к любимому делу. Пусть у вешалки, но в театре. На проходной, но рядом со сценой.

Так вот. Валюша повернула голову в сторону Кавалерова, глянула на него повлажневшими глазами.

– Что, Степа, к финалу дело-то идет?

– Ты, про что это, голуба, моя? – Степан Михайлович сделал вид, что не понимает.

– Да, про то. И не делай такие глаза. – Валюша глянула на Кавалерова. Продолжила. – Ты думаешь, я не вижу, каково тебе нынче приходится. Ты думаешь, другие не видят? Нахватал должностей со всех волостей. А ведь не мальчик. Поберечься бы надо. Передохнуть. Сделать паузу. – Перевела дыханье. И тихонько, по-матерински жалостливо, почти без звука попросила. – Побереги себя, Степа.

Кавалеров ошарашено глянул на нее:

– Ну, ты ведьма. Я ведь, только недавно, то же самое себе говорил. Ты, что? Мысли мои подслушала. – И повторил с расстановкой еще раз. – Только что, на этом самом месте, – он обеими ладошками шлепнул по подлокотникам кресла, – буквально, перед твоим приходом, – с нажимом, и по слогам, произнес он, – об этом думал. Ну, ведьма. Право слово, ведьма. Недаром, про тебя говорят, будто, что угодно наворожить можешь. – Попробовал перевести все в шутку. Протянул руку и слегка ущипнул ее за бок. – Может, и мне поворожишь? – И вновь, глянул на нее теперь уже не соколом, орлом. Валюша, от неожиданности, вздрогнула, но игры не приняла.

– Тебе не буду. – Серьезно произнесла она. – Да и незачем. Тебе и без меня наворожат.

– Это ты про что? – Не понял Кавалеров.

– Не про что, а про кого.

– Ну, про кого? – Поправился он, еще ничего не подозревая.

– А-то сам не знаешь. – И, повернув лицо в его сторону, поманила пальцем. Кавалеров, хоть и с трудом, однако, наклонился к ней. Валюша, глядя прямо в глаза, произнесла с придыханием, понизив, и без того низкий голос, почти до баса.