Ольга Рыкова - Я объявляю Джихад… Простая повесть о не очень простых вещах

– Сава, – сказала я подойдя. Мужчины, наскоро попрощавшись, быстро ретировались.

– Сава, – ответил он со всей открытостью и великодушием человека, просто кайфующего от того, что он живет.

Я в основном жестами объяснила, что нам от него надо.

– Вы женщина из России? – спросил он вдруг на английском.

– Да.

– Отец мне вчера рассказал, что вы покупали финики, здесь не так много русских, – зачем-то сказал он и замолчал.

– Я Азат.

– Я Ольга, это моя дочь Даша.

– Красивая, сказал он, глядя на неё с веселой бесшабашной улыбкой.

И я подумала, что у него нет этого неприятно-липкого взгляда восточных мужчин, разглядывающих женщин. Наверно, он уже родился во Франции, он уже другой – он француз.

– Сколько вам лет? – спросила я.

– Пятнадцать, – ответил он.

Пятнадцать, на год старше Дарьи, выглядел взрослее, но это обычное дело для восточных юношей. Мальчишки-дагестанцы, которые есть почти в каждом классе у нас в России, тоже выглядят старше своих сверстников.

Даша включилась в разговор, благо дело, ее английский-то в порядке. Они поболтали минут пятнадцать, я их не слушала, я разглядывала людей, выходящих и заходящих в метро.

Потом по дороге домой она рассказала мне, что Азат седьмой ребенок в их семье и самый младший, что у него есть две сестры, одна уже замужем. Другая учится в университете. И вообще, они не бедные, старшие два брата работают в какой-то крупной автомобильной компании, да и все в общем-то хорошо с жильем и работой, просто отец, когда приехал в восьмидесятых, зарабатывал на жизнь, торгуя специями, а еще он делает очень красивую мебель, и ее дорого покупают состоятельные люди. Но с лотком он не хочет расставаться. Говорит, в этом есть своя философия. И Азата заставляет тут работать после школы, а сейчас каникулы, и ему вообще неохота работать, отец ему сказал, что мужчина должен познать всю тяжесть труда, и только тогда он сможет познать чувство настоящей радости.

– Хрень какая-то! Да, мама?!

– Ага, – мимодумно ответила я, тщательно пережевывая финики. – А что у него с рукой, ты не спросила?

– Ой нет, чот забыла. А он симпатичный, да, мам?

– Кто? Азат? – улыбнулась я. – Да, симпатичный.

«Только не влюбись, – подумала я, – а то мы уедем двадцатого, и дома тебя охватит безграничная тоска, а я не буду знать, что мне делать и как тебе помочь». Да и можно ли помочь человеку, испытывающему мучения первой любви. И вдруг в голове у меня возник отчетливый образ моей дочери, одетой в паранджу, в темной комнате с маленькими мутными окнами. Там нет света, нет воздуха, вакуум и безысходность, страх и боль, там нет любви, нет надежды, и сознание не в состоянии принять реальность. Там Джихад. Там идет постоянная война… Вокруг нее куча детей, она качает колыбель, и в воздухе вековая тоска женской доли, доли ждать своего мужчину с войны… Я вижу это ясно и четко, словно я уже пережила это сотни раз.

В России, как и во Франции, люди помнят, что такое война, у нас в стране практически нет ни одной семьи, которой бы не коснулась Вторая мировая (у нас Великая Отечественная) война.

Я отмахнулась рукой от ужасной картинки, возникшей у меня в голове. Ненавижу себя! Ненавижу всех нас за наше узколобое мышление, за необоснованный животный страх, навязанный нам средствами массовой информации, нашими правительствами, нашими предрассудками.

И перед глазами снова стоит мальчик лет десяти, перерезающий горло заложникам во имя Аллаха, объявляющий всему миру Джихад. Я не смотрю больше телевизор, не потому, что не хочу видеть ужас всего происходящего, мне не надо видеть боль и войну, я ее чувствую каждой своей порой, боль летает в воздухе, она страшнее любого свиного гриппа и болезни Зика. Она пожирает меня изнутри. Я словно хожу по земле без кожи и чувствую чужую боль. Многие с возрастом становятся сентиментальными, я знаю, но я была такой всегда.

– Ладно, завтра спроси, что приключилось с его рукой, – сказала я, и мы вошли в номер.

***

Я подбежала к Далилю, все еще обнимая свой полиэтиленовый пакет с покупками и дорогущей сумкой от Шанель.

Поздоровавшись, Далиль молча взял кулек и высыпал туда стакан фиников.

– Где Азат?

– Дома, – ответил Далиль.

– Он сегодня придет? – я глянула на часы, было начало пятого.

Далиль отмахнулся от меня, что-то пробормотав.

Я передала ему монеты, предварительно их подсчитав. Он взял их сухой и твердой рукой, не улыбаясь, глаза его по-прежнему были скрыты пеленой безмолвия.