Виталий Гиззатуллин - Дверь открыта

Я таю от умиления, когда ты на улице дотрагиваешься своей рукой до моей и пару секунд мы идём, сцепившись мизинцами, или когда ты кладёшь свою голову мне на плечо в самый скучный момент фильма, идущего в кинотеатре.

Я взвизгиваю от восторга и цепляюсь за люстру в два счета вытащенными из шкафа джинсами, когда ты неожиданно звонишь и зовёшь меня на какую-нибудь очередную гулянку.

Мне хочется включить на всю громкость Крейга Дэвида (ужас какой: Крейга Дэвида!), упасть на диван, раскинув руки и подпевая не в такт, когда ты говоришь в конце телефонного разговора: «целую» или, допустим, – «скучаю».

Меня плющит от нежности, когда ты падаешь ко мне на кровать, после секса, душа, геля для душа и пары глотков совместно недопитого вина. Потом ты болтаешь без умолку, гудит мусоровозка под окнами, ну и опять: твой живот.

Это все, конечно, очень клёво, можно слюнявить по ночам от радости подушку и весь день давить меланхоличную улыбу… Но только до того момента, пока не пройдёт романтический цунгцванг и включатся Мозги. И вот уж после этого понимаешь, что был, похоже, идиотом.

И, что самое обидное: ведь, казалось бы, на меня это совершенно непохоже.

Мне толпы людей в Москве особо никогда не докучали. На самом деле именно это постоянное движение, широкие улицы, шум машин, говорящих людей, пусть даже не всегда приглядного вида – всё это я воспринимал как сгусток зачем —то мне нужной энергии, в который хотелось окунуться с головой. Может быть, мне так только казалось, но абсолютный факт – всё это вызывало у меня определённые эмоции, и я был уверен в том, что эта суматоха и шум, на самом деле, весьма упорядоченный процесс, скурпулезно продуманный и состоящий из множества по порядку выстроенных эмоций, характеров и движений.

Это так странно, ведь я совсем не люблю людей, однако меня к ним всё равно тянет, причем с какой-то ужасно притягательной силой.

Сейчас мне сложно не встречать на Тверской ярко и модно одетых людей, ежеминутно от них уворачиваясь – их сейчас просто нет. Мне сложно спускаться в метро, зная, что все эскалаторы будут свободны, что на перроне вряд ли увидишь «фриков» и что зайдя в вагон, ты обязательно сядешь – стоять в пустом вагоне невозможно.

Знаю, вам это может показаться странным, но разве вы пробовали жить в полуторамиллионной Москве?

На прошлой неделе я переехал на Лаврушинский переулок. Та его часть, которая находится в отдалении от Третьяковки, в общем-то, всегда была не очень оживлённая, потому то перемены в этом укромном уголке города почти незаметны. Здесь всё также по утрам звонят колокола, слышится всё такой же легкий запах тины, который у меня всегда ассоциировался со свежестью и летом. Вот только стоимость аренды квартир – на порядок ниже. Собственно, это единственный плюс, который я смог придумать за всё время, пока творится этот странный процесс.

Газеты пишут, что Москва вымирает, но, по-моему, это совсем не так. Москва, как мне кажется, тихо посмеивается.

Почему она делает это, почему внезапно исчезают люди – вряд ли хоть один человек в курсе. Лично я не вижу никакой логики. Я бы понял, зачем всё это нужно, если бы пропадали только москвичи – я бы, конечно, решил, что это им в наказание за излишнее самодовольство. Я бы понял, если бы пропадали только приезжие – это выглядело бы как давно назревшее очищение города, причём абсолютно естественным образом. Я бы понял, если бы пропадали только проститутки, только чиновники или, к примеру, старики. О, я бы понял и был бы очень рад, если бы пропадали только риэлторы! Но нет, пропадают абсолютно разные люди: от пожилых библиотекарей до молодых жен олигархов.

Я бы понял, если бы сам факт их исчезновения зависел от стиля жизни, но пропадают и монашки, и сутенеры, и даже ведущие программы новостей по телевизору. Не зависит этот грандиозный процесс, как мне кажется, и от настроения: так Кеч пропал по дороге в пиццерию, а моя сотрудница в день свадьбы – прямо в момент, когда та задернула ширму, чтобы поправить свадебное платье.

Тот первый день я помню очень хорошо. За неделю до этого я уволился и переехал за город, в 7 километрах от Москвы в деревню Грибки. Там я снял небольшую квартирку в коттеджном поселке, чтобы с утра и весь день пить кофе, валяться в постели с ноутбуком и писать книгу. По вечерам я выходил на улицу и гулял, иногда добирался до соседнего Долгопрудного, садился на электричку и приезжал в Москву. В тот вечер Ирина позвала нас посидеть на крыше её дома.