Олег Северюхин - В лабиринтах темного мира. Похождения полковника Северцева в трех томах

– Я прошу, чтобы меня распяли головой вниз, – твердо сказал Пётр.

Пришла очередь удивиться Нерону. Этого он совершенно не ожидал:

– Ты хочешь сделать так, чтобы я стал извращенцем, нарушающем принципы казней?

– Нет, император, – просто сказал Пётр, – я не могу копировать своего Учителя в принятии мук за грехи людей. Он был распят головой вверх, а я прошу распять меня головой вниз. Ты же должен исполнить последнюю волю приговоренного?

Нерон не знал, что ответить и махнул рукой палачам, чтобы те приступали к казни, а сам удобно устроился на носилках, предвкушая наслаждение новой пьесой.

Не буду описывать эту процедуру, но мучения, принятые Петром, достойны того, чтобы понять святость этого человека.

– А это кто? – спросил Нерон, указав пальцем на меня и раба-депутата. – Этого я, похоже, помню, он мне подарил золоченую кифару. Ты христианин?

Я утвердительно кивнул головой, чтобы не попасть в положение Петра, которому напророчили, что он до наступления рассвета отречется от своего Учителя.

– Так убейте и его! – воскликнул Нерон и махнул рукой.

Чем хороша империя? Император махнул рукой, и людей убили за неповиновение представителям власти или при попытке к бегству. Император сказал – засудить – засудят либо к смерти, либо к вечному заключению с конфискацией имущества в пользу указанных в списочке лиц, либо осудят на сравнительно небольшой срок, но в конце каждого срока будут продлевать его «в связи с вновь открывшимися обстоятельствами». Что изменилось в мире за две тысячи лет? Ничего, просто первый Рим переместился в третий Рим – в Москву. Сейчас российские императоры примеряют на себя тогу Нерона, только вместо позолоченной кифары у них чёрнная труба, по которой денежки туда-сюда катаются, и делать ничего не надо. Завалится третий Рим набок, ну и хрен с ним, на их век нефти и газа хватит

Ситуация, в которую мы попали с рабом-депутатом, была совершенно нешуточная. Два преторианца во главе с десятником с обнаженными мечами медленно шли к нам. Я прижался к городской стене, судорожно думая над тем, что можно предпринять, чтобы смерть была геройской что ли, а не как у барана в загоне. Я уже нацелился напасть на самого ближнего ко мне воина, как почувствовал отсутствие опоры за моей спиной и начал заваливаться назад, падая в какую-то яму.

Ямы, конечно, никакой не было. Мы с депутатом вывалились из стены на мягкую ковровую дорожку зеленого цвета и лежали на ней, разглядывая знакомую обстановку отеля «Lissabon».

Первым опомнился депутат.

– А-а-а, попался рабовладелец, – заверещал он, хватая меня за край тоги. – Я тебя по всем судам засужу. Я депутат, а это значит, как министр и я неподсуден, и личность моя неприкосновенная. Снимай с меня ошейник! Я подполковник запаса. За депутатскую работу меня наградили тремя орденами и присвоили пять почетных званий. Я профессор пяти университетов и двух семинарий. Как я объясню эти одежды, гад? – и он со всей силой толкнул меня в грудь.

Я стоял и слушал его так же, как слушают у нас депутатов, обеспечивших себе министерские зарплаты и почти такие же пенсии до выхода пенсионного возраста. Они пользуются всеми привилегиями высшего класса и так же далеки от народа, как и само правительство, распинающееся в верности идеалам построения социального и справедливого общества на территории отдельно взятой страны, корчившейся от тоталитаризма царей, генсеков и всенародно избранных президентов на пожизненный срок.

Я не был готов к депутатскому толчку и попятился к противоположной стене, в которую провалился как в туман. Ощутив твердую основу под ногами, я ринулся назад, но уткнулся в бревенчатый сруб. Вокруг меня сновали люди, что-то жарилось на очаге и булькало в котле на печи. Это была кухня и это была огромная кухня, в которой находилось не меньше двух десятков человек. Каждый был занят своим делом, обеспечивая какой-то пир.

– Дядя Савва, – выкрикнул мальчишеский голос, – гли-ко, ромейский посол на кухню пришел.

Внезапно на кухне воцарилась тишина и все удивленно уставились на меня. Я действительно нелепо выглядел в тоге и в сандалиях на босу ногу у бревенчатой стены под взглядами многих людей. Тишина продолжалась минуты три, а потом все пришло в движение. Людей ждала работа, а не потеха.

Еще через несколько минут прибежал мужичок в шапке, отороченной мехом и одетый по рисункам примерно пятнадцатого века. Он как-то искоса посмотрел на меня, сказал, что он толмач из Посольского приказа и заговорил со мной на латинском наречии, спрашивая, где я оставил верхнюю одежду.