Геннадий Прашкевич - Сендушные сказки (сборник)

– Ты погоди, ты не ори, – посоветовал гологоловому Лоскут, из предосторожности не снимая руки с сабельки. – Писаные рожи набегут, выхватят палемки.

Спросил, строжась:

– Имя есть у тебя?

– Англу! Русские! – вопил гологоловый, как настоящий дикующий. Он даже пританцовывал на крылечке, будто бежать хотел. – Аще помилован еси, государь, от небесного царя! Англу! – Приседая нелепо, прижимался щекой к деревянному столбику. – Пожалуй нас, грешных, и призри в конечной сей беде… Да и даст ти Господь благая и полезная получати везде…

Вдруг потрясенно уставился на Лоскута:

– Ты пришел?

Густо брызгая слюной, путая русские и одульские слова, заговорил:

– Почему не узнаешь меня? Лисай я. Ты же помнишь. Я помяс, травник. Всех вас выхаживал целебными травками, только устал наконец. Сижу один в сендухе, повторяю одно: умру скоро, скоро умру! И никого вокруг! Эр оран муданин, говорю себе. Ох, умру скоро!

Вытаращился в изумлении на Лоскута:

– Как жив?

Даже отшатнулся, отмахнулся рукой от Гришки, как от ужасного видения:

– Зачем пришел? Тебе лежать надо. Я ведь похоронил тебя!

– С ума соскочил? – оторопел Гришка. – Что несешь, дикующий?

– По-христиански тебя похоронил, – настаивал гологоловый. – Конечно, в суете, в страхе, иначе как, но ведь по-христиански. Сам видишь, поставил над тобой деревянный крест. Это ты под ним лежишь!

С испугом спросил:

– Как откопался?

Кафтанов заржал:

– Гришка, не соглашайся с гологоловым!

– Молчи, дурак! – Гришка Лоскут шагнул к крылечку и поймал помяса за богатую грудь. Вывернутые ноздри раздуло гневом. – Ты, наверно, принял меня за брата? А? За Пашку? А? Был брат у меня, ноздри наружу вывернуты. У всех в нашем роду так. Почему похоронил?

– Дикующие зарезали.

Гришка сильно тряхнул помяса.

– Зарезали, зарезали, – отчаянно прохрипел помяс. – Той всем нам надёжа, и упование, и промысленник, и кормитель… И на все видимыя враги наша непобедимый прогонитель… – Отряхиваясь, брошенный Лоскутом, забегал глазами. – Фимка где?

– Какой Фимка?

– Ну как? Фимка! Вож!

– А! Такой? – догадался Кафтанов и рукой сдвинул кожу на лбу, страшно и похоже, совсем как у зарезанного Шохина.

– Он! – обрадовался помяс.

– Ну, и его зарезали.

Кафтанов оттолкнул в сторону помяса:

– Один живешь?

Шагнул в избу, а там темно.

У входа грубый деревянный стол.

В бесформенной каменной печи, обмазанной серой глиной, теплился огонь. Сквозь щели сочился дым. На огне – закопченный медный горшок, от него несло тухлятиной. Вдоль стен – грязные лавки, под матицей – пучки сухих трав. И везде грязь, сажа жирная, будто бархат.

Свешников потянул с головы шапку.

Понял с истинным облегчением: пришли!

Теперь можно обогреться, прежде чем начинать поиск зверя.

Даже если поставили избу воры Сеньки Песка, это теперь неважно. Служила изба ворам, теперь послужит государевым людям. Сильно дивясь, разглядывал помяса. Вон на нем какие богатые меха. И говорит, что ждал какого-то Фимку. Выходит, вожа Христофора Шохина ждал. Выходит, правда с тайной был человек. А вот зачем ждал? Подумал без ревности: вел, вел я людей по снежной пустыне, считал, что приду самым первым, а оказывается, и здесь воры побывали.

Кивнул Кафтанову:

– Зови людей.

А Лоскуту приказал:

– Помяса не трожь. Даже близко не подходи к нему.

Гришка угрюмо промолчал. Прошелся по грязной, но теплой избе, толкнул тяжелую дверь, ведущую в казенку, в комнату, в которой обычно держат пойманных аманатов – заложников.

– Милуючи, Господь Бог посылает на нас таковыя скорби и напасти… Чтобы нам всем злых ради своих дел вконец от него не отпасти… – смятенно бормотал помяс, с испугом косясь на Гришку. – Потом как очнулся. – Один в сендухе. Давно один. Нюмума. Думал – отпоют ветры. – Постучал ссохшимся кулаком в грудь. – Русского лица год не видел. Душой ослаб.

– Нюмума? Это чего? – озлился Лоскут. – Говори по-человечески.

– Это я говорю – слаб я, убог.

– Гришка, оставь помяса!

Даже оттолкнул Лоскута, упрекнул негромко:

– Я тебе, Гришка, верю, а ты, оказывается, догадывался, куда идем?

– Ну. Догадывался. Что с того?

– Я к тебе с верой.

Гришка глянул исподлобья:

– Меня не вини. Я сам по себе шел. К сыну боярскому пристал случайно, сам знаешь. А о том, что брат на Большой собачьей реке, тоже узнал случайно – от одного торгового человека. Лежат у него в Якуцке кабалы на моего брата. Иногда мне кажется, что тот торговый человек сам по желанию тайно снарядил воров. А брат увязался с Сенькой Песком по дури. Тот торговый человек ждал, наверное, беззаконной прибыли.